В 1963 году вышла работа уже упоминаемой Джессики Митфорд об американской культуре смерти. В 1969 году появился труд Кюблер-Росс «О смерти и умирании», в которой тезис о табуированности смерти был встроен в стадиальную теорию переживания горя. Теория Кюблер-Росс легла в основу зарождающейся паллиативной помощи и психологической поддержки людей, переживших утрату. Наконец, в 1976 году вышла работа классика постмодернистской философии Жана Бодрийяра «Символический обмен и смерть», в которой он почти повторил тезис Фрейда: «
Были среди исследователей и те, кто оспаривал точку зрения Фрейда и его идейных последователей. Так, Камилла Циммерман и Гэри Родин изучили специализированную литературу на тему смерти, выходившую между 1980 и 2002 годами и содержащую слова и сочетания вроде «отношение к смерти», «отказ», «принятие», «табуированность» [195], и обнаружили, что тезисы об отрицании и табуированности смерти в современной западной культуре чаще всего базируются на одних и тех же аргументах:
1.
2.
3.
Разберем эти аргументы по пунктам.
Существует множество явлений, о которых люди говорят редко и неохотно. Многие имеют социальную и экономическую природу: алкоголизм и наркомания, сиротство, попрошайничество. Можем ли мы сказать, что наше нежелание говорить на эти темы является признаком их табуированности? Кажется, справедливее будет замечание, что эти темы стигматизированы, — как и всё, что выпадает из дискурса «счастливой безоблачной жизни». Каждодневное обсуждение перечисленных вопросов не доставляет удовольствия, поэтому люди не спешат посвящать таким беседам свое свободное время.
При этом существуют политические активисты, выступающие за дестигматизацию социальных проблем. Они полагают, что современное общество должно перестать отворачиваться от маргинализированных групп. Схожей логикой руководствуются и энтузиасты смерти: нам нужно принять смерть такой, как она есть, и это поможет сделать общество лучше. Такая позиция отсылает нас к гуманизму, вере в счастливое будущее человечества и левой критике. Но разве каждый не решает сам, как и о чем ему говорить или молчать, что делать или не делать (если это не вредит окружающим)? Может, нужно оставить в покое всех, кто не хочет говорить о смерти за чашечкой кофе и куском пирога? [196]
По мнению энтузиастов смерти, сегодня процесс ухода их жизни находится под юрисдикцией медицинского сообщества. Смерть стала действом, спрятанным за ширмами больничных палат. Но неужели это можно считать результатом осознанной деятельности врачей, ведущей к табуированию темы смерти?
Кажется, медикализацию смерти стоит рассматривать скорее в рамках развития медицинской культуры и трансформации коммуникаций между пациентами, их родственниками, врачами и государством, чем в фокусе культурно и психологически детерминированного отношения к уходу из жизни. Как отмечает антрополог Роберт Блаунер, исчезновения смерти из публичного поля и переход в застенки больниц произошли скорее по демографическим причинам [197]. В последнее столетие структура семьи изменилась, родственные связи стали слабеть, люди стали чаще умирать вне дома. Развитие медицинских учреждений было реакцией на эти процессы, но не их первопричиной.
Делегирование организации похорон профессионалам тоже рассматривается как признак табуированности смерти. «Посмотрите, во что превратили смерть алчные похоронные компании! Они делают из мертвых тел красивые куклы с помощью бальзамации, хоронят людей в дорогих гробах и возят их на роскошных катафалках!» — возмущаются «энтузиасты смерти». Но можно ли считать это следствием табу на смерть?