История смерти. Как мы боремся и принимаем

Смерть осмысляется и через сарказм и карнавал: например, появившаяся в 2017 году петербургская художественная коллаборация «Партия мертвых», представляющая собой, по словам основателя Максима Евстропова, своеобразный ответ на «попытки властей говорить от лица мертвых», устраивает костюмированные шествия с плакатами «Мертвых больше!», «Мертвые против войны», «Государство тебя убило» и так далее. По словам Евстропова, «Партия мертвых — реакция <…> на обилие некрофилии в современной культурной и политической ситуации в России. Создается впечатление, что граница между миром живых и миром мертвых в России нарушена, а культурное пространство просто наводнили мертвецы. С одной стороны, мертвые не вполне мертвы, с другой стороны, живые не вполне живы. Всё очень мертво, особенно в политическом плане» [202].

Власть пытается ответить на общественный запрос на разговоры о смерти, но получается пока не очень убедительно. Например, в 2016 году Роскомнадзор предложил изданиям отказаться от употребления слов «самоубийство», «суицид», «самоубийца»; тема развития крематориев наталкивается на противодействие со стороны церковных властей; вопрос создания законодательной базы для эвтаназии откладывается на неопределенный срок.

Как отмечает социолог и культуролог Светлана Еремеева, «отношение к смерти (или — со смертью) — способ (само)диагностики состояния общества и человека. Возвращение к понятию достойной смерти — признак поиска нормы жизни. Создание дискурса о смерти — признак жизни». Возможно, сегодня мы в России так активно пытаемся переосмыслить смерть, потому что для нас это — единственный доступный и уважительный повод серьезно поговорить о жизни в стране.

Так давайте поговорим о смерти.

Послесловие

Современный западный человек не умеет говорить о смерти. Но не потому что боится или избегает ее. Его неумение — продукт развития европейской мысли последних столетий. В центре внимания западной философии всегда находился вопрос противоречивой человеческой природы, причем не только физиологической, но и духовной. Обладает ли человек свободой воли? Добрый он по натуре или все-таки злой? Стремится ли он сделать мир вокруг лучше и справедливее? Как человек может быть счастлив? Дискуссии мыслителей, политиков и юристов на эти и другие темы повлияли на то, как мы говорим о смерти.

Как я не раз показал в этой книге, любой разговор о смерти — на самом деле разговор о жизни. Мы готовы признать горе опасной болезнью, требующей быстрого излечения, потому что наш идеал — счастливая жизнь, полная удовольствий. Наше знание о горе сформировано популярностью дарвинизма, психоанализа и утилитаризма на стыке XIX и XX веков, которые выдвинули концепцию жизни как постоянного поиска удовольствия. Вопрос эвтаназии приводит нас к разговору о достоинстве человека, его правах и возможностях их реализации. Основа современной паллиативной помощи — европеизированное представление о субъектности, в котором человек равно потребитель. Комфортное и достойное умирание для нас — это потребление услуг с иллюзией выбора, и именно в этой логике конструируется хосписное пространство и его наполнение. Наконец, прикладные технологии поиска бессмертия отражают историческую конкуренцию разных моделей «человека»: спор между идеалистами и материалистами, где для одних человек сокрыт в духе, сознании или опыте, а для других — в телесной оболочке или в отдельном органе. И даже современная популярная культура, так умело играющая с образами смерти, на самом деле занята поисками ответов на вечные философские вопросы: что есть человек?

Очевидно, что человечество продолжит переосмыслять смерть. Как мы будем говорить о ней в XXI веке? Попытаюсь смоделировать основные направления мысли уже сейчас.

Сегодня население Земли превышает 7 миллиардов, и эта цифра постоянно растет. А еще население стремительно стареет: если в 1900 году только 4% жителей планеты было старше 65 лет, то к 1960 году этот показатель вырос вдвое, а сейчас вплотную приблизился к 13%, причем в Европе он уже равен 25%. Если демографический тренд не изменится, то в середине XXI века каждый пятый будет старше 65 лет, а к концу века — каждый четвертый.

Достижения медицины не только увеличили продолжительность жизни, но и трансформировали умирание: теперь человек перед кончиной может десятилетиями бороться со множеством опасных изматывающих заболеваний. Это актуализирует сложный вопрос об осмысленном умирании, о достойной жизни и качестве смерти. Стареющее население, страдающее от болезней, ставит нас перед необходимостью переосмыслить эффективность затрат на здравоохранение и понять, откуда брать средства на всех нуждающихся. Возможно, уже к середине XXI века мы увидим небывалый всплеск интереса к эвтаназии не как к «праву на смерть», а как к вполне практическому решению накопившихся проблем.