2. Джон Адамс был совершенно не похож на своего кузена Сэмюэла. Тот страдал комплексом неполноценности, Джон же скорее был подвержен комплексу превосходства. Сын массачусетского фермера, он прошел через Гарвард, где блистал недюжинным умом. Веком раньше ненасытное честолюбие сделало бы его священнослужителем, но в середине XVIII века изучение права казалось более верной дорогой к власти. Он зачитывался классиками, прекрасно знал Цицерона и Монтеня, считал, что постиг искусство управления, и страстно желал править. Гражданского мужества ему было не занимать. «Я согласился на место в палате представителей, — писал он жене, — согласившись таким образом на разорение — свое, Ваше и наших детей. Предупреждаю Вас заранее, чтобы Вы приготовились к такой судьбе». Эбигейл Адамс, достойная супруга этого героического, склонного к пафосу человека, подписывала свои письма ему именем Порция. Джон Адамс не обладал, как его кузен, даром завоевывать любовь толпы. Сэмюэл был демократом и по манерам, и по мировоззрению. Враги Джона Адамса описывали его как аристократа-самоучку. Почести и звания приводили его в восторг, равно как и церемонии, — лишь бы он сам находился в центре внимания. Пламенный пуританин-реалист, «вечный протестант, но ни в коем случае не реформатор», он исходил из того, что человеческая природа изначально дурна. Никогда в своих политических проектах не забывал он о первородном грехе, отчасти присущем и ему — в форме тщеславия. Он сам говорил, что в этом состоит его «главный грех и главное безумие». Болезненно реагируя на критику, он испытывал насущную потребность в успехе, движении вперед, в доминировании. Как только ему отказывали в первенстве, он чувствовал себя гонимым. Он сокрушался, что родился в колониальной провинции, где ему никогда не добиться великих свершений. Несмотря на величавый, даже напыщенный вид, он обладал очень резким темпераментом. На следующий день после «Бостонского чаепития» он восхищался «достоинством, величием, возвышенностью» этого движения, сожалея, что в водах порта не плавало столько же трупов, сколько чайного листа. Гербовый акт он воспринял как личное оскорбление. «Этот омерзительный проект был задуман специально для моего разорения». Борьбу между Англией и ее колониями он считал борьбой самого Сатаны с Джоном Адамсом. «Я в жизни не встречал человека неприятнее, чем он», — писал о нем один англичанин. Однако были в его тяжелом характере и положительные стороны. Он был настолько уверен в своем превосходстве, что абсолютно не боялся чужого мнения и напрямик говорил все, что думал. Друзья называли его «честным Джоном Адамсом», и даже враги нисколько не сомневались в его интеллектуальной порядочности. «Я убежден, — говорил Франклин, — что он хочет своей стране блага, что он всегда честен, иногда бывает благоразумен, но в некоторых вопросах — совершенно безумен». В конгрессе ему суждено было проявить больше мудрости, чем безумства.