История Стилихона

И действительно, приближённые Гонория, узнав обо всём случившемся, пришли в волнение; дух ненависти к Стилихону и варварам, долженствовавший было ослабеть, опять возвратился к ним с новой силой. Тем большая опасность угрожала теперь варварам и Стилихону, что у врагов их к общему интересу примешивался интерес личный и что большая часть их нисколько не обнаруживала перед ним своих настоящих чувств. Я хочу сказать этим то, что почти все высшие чиновники, принадлежавшие к Римской партии, в замышляемой ими реакции против Стилихона и варваров, преследовали свои выгоды и рассчитывали, по падении их, занять их места в государстве и захватить в свои руки их имущество, и в то же время умели поставить себя в такое отношение к министру, что тот не видел причины считать их своими врагами. Особенно же нужно это сказать об Олимпии, который стоял во главе образовавшейся против Стилихона партии. Это был человек, который под скромной и прекрасной наружностью скрывал ум и под личиной христианского смирения питал в себе все пороки утончённого придворного честолюбца [180]. Стилихон всего менее в нём видел врага своего: потому что Олимпий своим возвышением обязан был единственно ему [181]. А между тем, оказывая Стилихону всякое уважение, он давно замышлял свергнуть его с занимаемого им места и доставить его самому себе. Нет сомнения, что все доселе бывшие интриги против министра главнейшим образом составлялись и ведены были этим человеком. Таким образом ненависть Римской партин к министру и его приверженцам достигла теперь степени непримиримой, злой вражды.

Император был в нерешительном состоянин духа; он тоже ненавидел министра ещё более, чем прежде, и страшно досадовал, что должен был согласиться на его распоряжения, столь противные его намерениям; но он боялся его и не знал, что делать. В таком дурном, тревожном расположении духа выехал Гонорий из Бононии. Его сопровождал весь Двор. Олимпий, с некоторого времени сделавшийся постоянным, неотлучным собеседником императора, и совершенно подчинивший слабую его душу своему влиянию, с удовольствием видел, что причина его внутреннего недовольства - Стилихон. В разговоре с Гонорием во время дороги он незаметно склонил свою речь на действия министра, и представил ему, что Стилихон едет в Константинополь с преступными замыслами; что он хочет там тайно извести молодого императора, а на его место посадить сына своего Евхерия [182]. Как ни нелепо было это обвинение, как ни очевидна была клевета, потому что Олимпий ничем не мог подтвердить истины своих слов, однако ж император выслушал охотно своего любимца. Он не обращал внимания на то, правду ли говорит ему Олимпий; ему нужно было отделаться от Стилихона, и он рад был, что нашел к тому предлог, хотя в душе, может быть, не был убеждён в преступлении министра.

Впрочем, как бы то ни было, составился при Дворе новый заговор против Стилихона. Тогда как прежние интриги против министра имели целью одно ослабление его могущества и с ним виесте, конечно, влияния варваров в Империи и только в крайнем случае погибель его; теперь заговорщики решительно имели в виду безусловно одну его смерть. Кажется, на первый раз положено было «назначить смотр Тицинской армии, и к этой церемонии пригласив Стилихона, предать его в жертву ненавидевших его солдат, или же возбудить их к убийству в то время, когда они будут ведены им для соединения с Аларихом».

План этот не удался. Хотя Стилихон по прежнему не знал в подробности и положительно, кто именно его враги, в какой степени они сильны и что именно они замышляют, однако ж не мог не догадаться, что против него предпринимают вечто недоброе. По крайней мере он нисколько не спешил на Восток, ожидая, чем кончатся козни его врагов, не переводил Тицинской армин, вопреки условию его с императором, опасаясь встретить с их стороны неприязненные действия; по этой же причине, под разными предлогами, отказался ехать в Павию, куда император приглашал его для смотра войска [183]. Эта неудача не остановила заговорщиков. Они положили привести в исполнение свои замыслы другим образом: им нужнее всего было ранее привязать к себе солдат. Олимпий принял и это дело на себя; он дал им обед, посещал больных и, как бы в порыве сострадания, рассказывал им о различных кознях, приготовляемых Стилихоном им и императору. Понятно, что ненависть солдат к полководцу после этого дошла до бешенства. Тогда Олимпий пригласил многих офицеров к участию в заговоре. Заговор ужасный и едва ли можно найти подобный в историн: здесь император составлял заговор против своих подданных.

Дело происходило так: через четыре дня после своего приезда в Павию император призывает в свою ставку (praetorium) солдат. Гонорий сидел на своём обычном месте, окружённый важнейшими чинами Империи. Едва начал он говорить им о необходимости похода против узурпатора, как Олимпий подал знак к начатию того, что было задумано [184]. Речь императора и жесты его любимца, как видно, были условным сигналом к убийству.