История сыска в России. Книга 2

О своей деятельности в качестве сотрудника Бронтман показал на допросе: “Я по освобождении жил в Уфе и говорил жандармам, что мог. Затем жандармское управление командировало меня в Саратов и Баку для заведения знакомств. В Саратове познакомился с Еропкиной. Полковник Мартынов в Саратове посоветовал мне воспользоваться любовью Еропкиной и ехать с ней за границу”.

Саратовский губернатор выдал фальшивый паспорт на имя мужа и жены Этер или Эттер. Еропкина в Париже как эсер через Бартольда вошла в местную организацию. Жандармы потребовали, чтобы и Бронтман вошел туда же, но он отказался. Эргардт настаивал на необходимости войти, если Бронтман желает подниматься по службе. С приехавшей из Саратова дамой Мартынов прислал известие, что эту даму, Бронтмана и Еропкину заподозрили в Саратове; Еропкину в том, что она была причиной провала архива партии эсеров в Баку. Эргардт отправил Бронтмана в Италию, в Кави-ди-Лаванья. Здесь Ниэль освещал Е.Е. Колосова, Н.С.Тютчева и других, но слухи дошли и туда. Впрочем, Бурцев опроверг эти слухи.

Эргардт повысил Бронтману жалованье с 400 до 700 франков, говоря: “За границею нужно брать побольше, там (в России) они наживаются”.

По истечении года в Лондоне жандармы стали снова запугивать Бронтмана. Из охранников постоянно имел дело с Гербертом-Эргардтом, он же Лео. В Англии Бронтман “в сущности бездействовал”. В августе 1913 года по поводу подозрений, возникших у Бурцева, Красильников доносил в Департамент полиции: “По полученным от агентуры сведениям, у Бурцева имеются следующие данные, уличающие Ниэля (Пермяка) в сношениях с заграничной агентурой. В то время, когда Ниэль проживал в Кави, там же временно находился и Бессель-Виноградов. Перед отъездом последнего в Париж Ниэлю удалось его сфотографировать. Негатив и отпечатанные карточки Бессель взял с собой, получив от Ниэля уверение, что этих карточек он никому не давал.

Между тем бывший филер Леоне, перейдя к Бурцеву, вручил ему один экземпляр того же самого снимка, который был сделан с Бесселя и который находился у него, как у агента наружного наблюдения, коему было поручено наблюдение за русскими эмигрантами, проживающими в Италии. Кроме того, тот же Леоне, наблюдая за русскими, в том числе и за Ниэлем, видел, как последний, выходя из почтового бюро, читал получаемые им письма и тут же их уничтожал.

Эти два факта в связи с бывшими уже ранее подозрениями в отношении Ниэля, но которые даже Бурцев публично опровергал два раза на страницах своей газеты “Будущее”, побудили последнего самым тщательным образом расследовать и выяснить все неосвещенные стороны партийной и частной жизни Ниэля, как прошлой, так и настоящей. Поставленный об этом в известность, Ниэль высказал уверенность, что первые два пункта обвинения его не пугают, так как он сумеет по ним оправдаться, но очень беспокоит вопрос, как объяснить, откуда он получает средства к жизни.

Красильников просил у Департамента полиции 700 франков на поездку Ниэля в Нью-Йорк, где якобы живут две его тетки, посылающие Ниэлю деньги. Эти тетки подтвердят слова Ниэля. Поездка будет объяснена болезнью теток..

Сам Бронтман в исповеди объяснил, что один раз, уже за границей, он пробовал сбросить с себя ярмо. Это было в 1912 году, когда он решил покинуть Кави-ди-Лаванья со своей женой Еропкиной и уехать в Бельгию. Но на вокзале в Генуе тайный агент итальянской полиции задержал его, как якобы Гольдберга, а в кордегардии вокзала оказался Эргардт, без согласия которого он пытался уехать. Эргардту снова удалось запугать Бронтмана.

“Почему они так дорожили моими услугами, для меня всегда было и остается загадкой”, — пишет Бронтман, ссылаясь на отдаленность свою от революционных организаций и незначительность своих сообщений, а также на полную бездеятельность в Англии. Хотя он не послушался приказа и не переехал из Борнемаута в Лондон, ему все же прибавили, без его просьбы, 100 франков в месяц (вместо 600 — 700 франков). Цель отъезда на жительство в Бронемаут Бронтман объяснил желанием развязаться с “охранкой”, ибо в Бронемауте не за кем следить, и желанием открыть какое-нибудь дело на скопленные от охранной службы 200 фунтов стерлингов (2 тысячи рублей). Дело не пошло, и Бронтман потерял все сбережения плюс 300 фунтов кредита. Вероятно, поэтому он продолжал получать жалование до марта 1917 года.

Прося о снисхождении, Бронтман ссылается на пережитые страдания и на туберкулез.