История тела. В 3-х томах. Том 1. От Ренессанса до эпохи Просвещения

Концепция «двух тел» существует в нескольких вариантах, причем английский не совпадает с французским, поскольку первый в большей степени вербален, а второй — визуален: «То, что англичане формулируют при помощи юридического языка, французы выражают через визуальные репрезентации»[1088]. Отсюда важность исследованных Канторовичем тюдоровских текстов, поскольку они проясняют теорию. Не менее значим и французский погребальный обряд, выставляющий на всеобщее обозрение восковую персону монарха, тем самым давая театрализованный, почти драматический вариант этой идеи.

Различия эти имеют не только формальный характер, они касаются представлений о королевском теле. Прежде всего проблемы крови: незаконные связи французских королев в XIII–XIV веках с их неизменно трагическими последствиями в виде заговоров или убийств свидетельствуют о том, сколь важное значение придается чистоте крови и рода. Подозрение в незаконном рождении закрывает путь к престолонаследию. «Совсем другая ситуация в Англии», — комментирует Колетт Бон, где «кровь — всего лишь один из многих факторов, которые делают королем»[1089]. Происхождение не влияет на легитимность Эдуарда II, хотя его мать взошла на трон, имея любовника, а отец бравировал своим гомосексуализмом. Различие между французской и английской традицией отчетливо прослеживается и на уровне терминологии: английскому выражению «наши повелители» (Our Lords) с XV века соответствуют французские «принцы крови», «честь нашей крови»[1090], «королевская кровь или королевский род»[1091]. Такое повышенное внимание к органике подкрепляется идеей, что «французская кровь не иссякнет до тысячного колена»[1092] или что короли обладают «священной»[1093], «голубой», «чистейшей» кровью. В силу чего эта «лучшая в мире кровь»[1094] окружена мессианским ореолом, как показывает религиозное воодушевление, вызванное рождением Карла VIII, «нежданного» сына стареющего Людовика XI: воодушевление это тем более примечательно, что оно сохраняется в начале его правления и, по–видимому, отчасти легитимирует итальянские походы. Королевская кровь решает все проблемы наследования, не допуская вмешательства Церкви и «разбазаривания преданности»[1095], тогда как в Англии и, в еще большей мере, в Священной Римской империи, знать может присоединяться к тому или иному договору.

Второе различие связано с происхождением, которое приписывается государству: представления о корнях его мистического тела в Англии и во Франции, по–видимому, разные. Английские юристы настаивали на том, что приход к власти имеет политический характер, французские же считали, что божественный. Так, в 1608 году сэр Эдвард Коук, обращаясь к концепции «двух тел», отчетливо определил английскую доктрину: «Одно — естественное тело… тело, сотворенное всемогущим Господом и подверженное смерти… другое — политическое тело… созданное политикой человека… и в этом смысле король считается бессмертным, невидимым и не подвластным смерти»[1096]. Два года спустя французский коронационный ритуал подчеркивает божественное происхождение короля, уточняя, что Людовик XIII — это тот, кого «Господь поставил над нами королем»[1097]. Сравнивая эти выражения — «созданное политикой человека» и «Господь поставил над нами», мы получаем очевидную картину. Во Франции и в Англии концепция мистического тела имеет разную судьбу, как это показал в своем исследовании Ральф Джизи: «Политическое тело Англии — облаченное в естественные тела династии Стюартов — оказывается „созданным политикой человека” и имеет конституционную форму; тогда как политическое тело Франции — облаченное в естественные тела династии Бурбонов — было почти божественным и абсолютным»[1098]. Оба тела обозначали и представляли государство, однако тело абсолютного монарха неизбежно и незамедлительно наделялось божественной силой.

В XVII веке это одновременно естественное и божественное облачение властью ярче всего проявляется в одном из достижений абсолютной монархии — в предоставлении «неограниченной власти»[1099] государю, который тем не менее подчиняется законам. Олицетворением выдвинутой в XVI веке Боденом идеи столетие спустя становится Людовик XIV: «Верховная власть есть абсолютное и непрерывное могущество государства, которое римляне именовали „величием” (majestatem)»[1100].

III. Абсолютизм выходит на сцену