История тела. В 3-х томах. Том 1. От Ренессанса до эпохи Просвещения

Три года спустя после лекции о «частном выражении» Лебрен почтил своих собратьев серией выступлений по физиогномике, проходивших с 7 по 28 марта 1671 года в присутствии Кольбера. Сам выбор темы и то внимание, которое уделяет ей Лебрен (в Лувре хранится около 250 физиогномических рисунков, выполненных его рукой), достаточно четко выявляют границы влияния картезианства, к которому порой сводят его концепцию выражения страстей[1314]. Его подход к физиогномике свидетельствует о том, что он является прямым наследником аналогического мышления Ренессанса и, в особенности, трактата Джамбаттиста делла Порты «О человеческой физиогномике», который увидел свет в 1583 году. Как и его предшественник, Лебрен полагал, что если у человека какая–либо часть тела напоминает часть тела животного, то «на основании этого можно делать выводы о его наклонностях, о том, что называют физиогномикой». Поскольку душевные предпочтения «имеют связь с формой тела», постольку существуют «точные и неизменные признаки, по которым определяются душевные страсти» (этот термин здесь подразумевает преобладающие страсти, а не преходящие чувства), и если Лебрен сосредотачивается на строении лица, то делает это и для того, чтобы «ограничиться тем, что необходимо художникам», и в силу древних доводов о сходстве микро- и макрокосма: «ежели, как говорят, человек — это весь мир в миниатюре, то голову можно назвать миниатюрой всего тела»[1315].

Лекции Лебрена по физиогномике представляют последнее значительное и официальное выражение традиции, истоки которой восходят к Античности, к «Истории животных» Аристотеля и «О судьбе» Цицерона; по понятным — теологическим — причинам она подвергалась жестокой критике в Средние века, в частности со стороны Буридана, и затем снова расцвела в эпоху Ренессанса, прежде всего в тех кругах, где интересовались астрологией, магией и оккультными науками. В конце концов картезианская концепция тела как механизма взяла верх над традицией аналогического мышления и связанной с ней дескриптивной наукой, решающую роль в которой играли искусство и художники: научное изучение «внутреннего устройства, идет ли речь о трудах Ламетри («Естественная история души», 1746; «Человек–машина», 1747), Кондильяка («Трактат об ощущениях», 1754), таких «идеологов», как Кабанис («Отношения между физической и нравственной природой человека», 1796) или Дестют де Траси («Элементы идеологии», 1803–1815), более не включало исследования его проекции на внешнюю конфигурацию тела[1316]. Там не менее физиогномика отнюдь не умерла. Изменилась сфера ее применения, и это изменение в высшей степени существенно: XVIII столетие не отказывается от идеи определения темперамента человека при помощи дешифровки черт его лица, но из того, что было дешифровкой знаков (которые указывали на связь человека–микрокосма с макрокосмом природы), оно стремится сделать совокупность примет индивидуума, включая его расовую и социальную принадлежность.

1. Вкус к аномалиям

Физиогномика XVIII века уже не была сравнительной анатомией, как не была она и той гадательной физиогномикой, которая, на манер «Метопоскопии» Джироламо Кардано (написанной в середине XVI века, но переведенной на французский только в 1648 году), относится к лицу так же, как хиромантия — к ладони[1317]. Теперь ее прежде всего интересуют черепные пропорции, так что она представляет собой сравнительную краниометрию. Один из самых известных ее практиков той эпохи Петрус Кампер — сначала художник, затем анатом — приходит к расистским выводам, произведя сенсацию своей иерархией животных и человеческих форм (от мартышки к греческой статуе, где в качестве промежуточных звеньев выступают орангутанг, негр, калмык и европеец), задаваемой идеалом «правильных пропорций». Идеи Кампера весьма близки к взглядам его современника, теоретика неоклассицизма Иоганна Винкельмана[1318]. Со своей стороны, Иоганн Фридрих Блуменбах рассматривает человека с точки зрения принципов зоологической таксономии и выделяет пять основных типов строения черепа (кавказский, монголоидный, эфиопский, американоидный и малайский), ища в них поддающиеся истолкованию признаки; его морфологический подход подразумевает соответствующую иерархию умственных способностей и показывает, до какой степени XVIII век склонен к тому, чтобы заново сформулировать соотношение между «физическим» и «нравственным» началами в человеке[1319]. Но «модерное» выражение физиогномическая традиция приобретает лишь у Иоганна Каспара Лафатера. Не имевший специального научного образования, член эзотерических сект и адепт оккультных практик, Лафатер в физических чертах ищет душу и делает Бога гарантом своих изысканий. Считая череп «основой и эпитомой» костного строения, он видит в лице «эпитому и результат формирования человека», где плоти отводится роль «цвета, который выигрышно оттеняет рисунок»[1320].