История третья: На склоне Немяна Тамаля

— Ага, — Заболотин не отличался излишней чуткостью к чужим проблемам с совестью и памятью, поэтому — Вот и славно. В таком случае оставим Скалешей самих разбираться друг с другом и прочими семейными обстоятельствами… Поехали. Нам давно пора в Горье.

— Но как же…

— Марш в машину! — полковник ухватил его за плечо и подтолкнул в сторону знакомого минивена. — Мне надоело. Каждый раз, стоит мне подумать, что ты уже взрослый, как ты… отчебучиваешь что-то такое, что и ребёнку непозволительно! Шагом марш и поехали, и ничего слышать не хочу.

Сиф потёр плечо — рука командира чуть-чуть не попала по рубцу — и неохотно поплёлся к автомобилю. Командир шёл следом этакой грозовой тучей, от которой никуда в чистом поле не деться… И совсем такое положение дел Сифу не нравилось, потому что неправильно это было — мучиться совестью неизвестно за какие прегрешения.

Маленький фельдфебель с глубоким вздохом приоткрыл дверцу и плюхнулся на штурманское место с мрачным, сказанным куда-то в пространство «Здрасте». В глаза ни князю, ни Алёне — ни тем паче невозмутимым Краюхам — смотреть не хотелось.

— И тебе здравствовать, — ровно отозвался Одихмантьев со своего места. Сиф невольно вжался в сиденье. Уж слишком много противоречивых чувств накатывало…

Хлопнула дверца сзади — это сел командир.

— Поехали, — скомандовал Иосиф Кириллович, словно ничего и не произошло. И не сворачивала дорога к Немяну Тамалю, Безымянному Кургану…

Мотор зарокотал, и Алёна плавно тронула машину с места. Сиф не выдержал, обернулся, прилипая носом к стеклу, и увидел, как машет рукой Шанхай, стоящий у калитки на территорию клиники.

Алёна по своему обыкновению принялась мурлыкать какую-то незамысловатую песенку, машина неслась по городу согласно навигатору, а маленький офицер, окончательно запутавшийся, на чьей он стороне и с чьей точки зрения судит, устроился в кресле так, чтобы не тревожить «памятку» от Леона, закрыл глаза и бубнил себе под нос что-то вроде «Не хочу, не хочу, не хочу…» — но его никто не слушал. Тем более, что именно «не хочу», Сиф даже себе не мог сказать точно.

… Ночь и утро выдались на редкость переполненными переживаний, событий и открытий, паршивая слабость так окончательно из тела и не ушла, и когда машина вылетела за пределы Пролыни, маленький фельдфебель уже спал. Сон был неприятный, тревожный, Сиф морщился, но не просыпался.

Сидя за своим воспитанником, спал и изнервничавшийся полковник, и, наверное, лицо у него было точно такое же. Усталое, словно не сон это был вовсе, враз постаревшее, совсем не весёлое…

Дороги Забола имели довольно неприятную особенность: на них всегда снилось одно и то же — то, что было здесь шесть лет назад.

Война. Октябрь 2006 года. Забол, верховья Ведки

Поручик Антон Кулаков за свою не слишком долгую службу здесь, на войне, успел накрепко усвоить одно простое правило: не сумеешь заставить людей принимать тебя всерьёз — ничего не добьёшься.

Но сейчас, глядя на построившихся в нехорошем, неправильном молчании разведчиков, поручик чувствовал робость и не находил в себе сил изобразить деятельного матёрого офицера.

У бойцов была своя жизнь, которую он пока не понимал. И сейчас что-то произошло, что-то страшное…

Здесь же были и комбат, успевший уже стать легендарным капитан Заболотин, и предыдущий командир разведроты — прапорщик Кондратьев; и им тоже было совсем не до нового офицера. Ощущение страшного и непоправимого висело в воздухе, смешиваясь с холодной моросью и низким, тяжёлым серым небом.

— Герой… на мою голову, придурок, так его через голову к навкиной матери…

Голос у Кондратьева был сиплый — больной, словно сорванный.

Кулакову стало не по себе. Погиб кто-то?.. Тяжело входить в чужую жизнь — а ещё тяжелее входить в неё командиром, с правом решения.

Капитан Заболотин стоял, заложив руки за спину, сгорбленный под тяжестью свинцового неба. И отвечал Кондратьеву что-то, негромко, размеренно, словно в воду ронял камень за камнем, а те падали сквозь дно — обратно ему на плечи.

Кондратьев возражал голосом уставшего от бесконечных болей и вдобавок простуженного человека.

На нового командира разведроты никто не обращал внимания, а вмешиваться тот не решался, чувствуя, что произошло… что-то очень нехорошее. И совершенно непоправимое.

— Мы и так отстаём. Под угрозой вся операция…

— С егерями застрянем надолго. Демаскируем себя. Да и при малейшей угрозе… что им Сивка?

Со стороны это выглядело так, словно офицеры уговаривают друг друга — если бы не тяжёлая ненависть во взгляде капитана, если бы не глаза смертельно больного человека у прапорщика.

— Значит, движемся, — глухо сказал капитан Заболотин и отвернулся, пряча взгляд в стороне. Он готов был застрелить Кондрата прямо здесь и сейчас, только вот никак это не могло помочь Сивке.

— Простите… — наконец подал голос Кулаков, и его голос прозвучал жалобно и совсем не… по-офицерски. Поручику стало не по себе, когда взгляды всех разведчиков оказались направлены на него — словно под прицелом чужих орудий стоишь.

Только Кондратьев и стоящий рядом с ним боец на него не смотрели.