История войн и военного искусства

После смерти Клеона и Бразида партии мира в Афи­нах и Спарте получили пере­вес, и в 421 г. состоялся мир между Афинами и Спартой, так называемый Никиев мир, наименованный так по имени истинного своего творца и по­коившийся на том положении вещей, которое существовало перед войной. По мнению Дельбрюка, перикловский военный план был бы выполнен и все было бы благополучно, если бы Афины не были вовлечены в «неслыханную глупость» сици­лийской экспедиции. Почему была предпринята эта «неслы­ханная глупость» — это остается у Дельбрюка совершенно неясным. Судьбы народов так же мало определяются неслы­ханной глупостью, как и неслыханной мудростью.

На самом деле мир Никия был так же гнил, как и человек, имя которого он носил. Афинская олигархия заключила его через го­лову афинской демократии, которая была подавлена падением Клеона и поражением под Амфиполем. Спарта же, чтобы полу­чить обратно пленников со Сфактерии, заключила его через го­ловы своих союзников, из которых Беотия, Коринф и Мегара — непосредственные враги Афин — и слышать ничего не хотели о мире. Спартанцы ни в коем случае не хотели и не могли отдать афинянам Амфиполь. Из открытой войны получилась скрытая, вылившаяся в афинскую экспедицию в Сицилию, которая тем не менее была «неслыханной глупостью», в смысле Дельбрюка, что она имела своей целью достигнуть одним ударом того, чего Перикл хотел достигнуть своей стратегией на истощение и что было вопросом жизни для афинской демократии, именно — расшире­ния морского господства Афин на все Средиземное море.

Алкивиад

В катастрофе сицилийской экспедиции афинская олигархия снова несла на себе часть вины, особенно же злополучный Никий, «преступные дурачества» которого, как справедливо гово­рит Грот, сыграли большую роль в неудачном окончании экспе­диции. После своего позорного поражения он был, несмотря на все старания своих спартанских друзей, казнен победоносными сиракузцами, проклят афинским народом, но остался почитаем своим единомышленником Фукидидом, доверявшим ему как че­ловеку, «который из всех греков моего времени менее всего за­служивал такой ужасной участи, так как поведение его было все­гда строго закономерно и он всегда стремился выполнять свои обязанности перед богами».

Если сравнить эту ханжескую тираду с тем гнусным злорад­ством, с которым Фукидид сообщает о смерти Клеона, то стано­вится понятным, что, после решительного примера Грота, оппо­зиция среди беспристрастных историков стала гораздо значитель­ней, так что даже немецкие историки писали: «Олигархические тенденции, и только они, вызвали падение Афин». Однако, хотя это мнение гораздо более правильно, чем высказываемые из бояз­ни перед правителями речи о том, что Афины погибли от афинс­кой демократии, все же проблема этим не разрешается вполне. Остается неразрешенным один вопрос: почему демократия не подчинила себе олигархию? Исследования Грота оставили также и здесь существенный пробел.

Экономические условия жизни афинской демократии, как мы их здесь бегло набросали, делали ее, с одной стороны, все бо­лее и более воинствующей и увеличивали, с другой стороны, ее моральное разложение. Этот двойной процесс мы можем изу­чить на ее вождях, сначала по еще небольшому антагонизму между Периклом и Клеоном, а затем по зияющей пропасти меж­ду Клеоном и Алкивиадом — истинным виновником сицилий­ской экспедиции. Он был любимым учеником Сократа и наибо­лее беспринципным человеком своего времени, несмотря на то, что в этом отношении он имел достойного себе соперника в другом любимом ученике Сократа — Критии[13].

Вожди афинской демократии, конечно, не ответственны за ее судьбу; наоборот, народы ответственны за своих руководи­телей, и поэтому можно сказать про каждую партию: покажи мне твоих вождей, и я скажу тебе, кто ты.

4. ГАННИБАЛ И ЦЕЗАРЬ

В противоположность Афинам, Рим был с самого начала су­хопутной державой, возникшей не из таких блестящих войн, как персидские, но в упорной борьбе, из скудных источников, в не­прерывных битвах с мелкими соседними государствами, а пото­му с самого начала создававшей свою военную дисциплину со­всем иначе, чем это было возможно в Афинах и даже в Спарте.

Дельбрюк делает очень ценные выводы, связывая корни рим­ской военной организации с корнями римского государствен­ного устройства, но при недостаточности исторических источ­ников он должен был в существенном ограничиваться заключе­ниями от позднейшего развития к раннему. Полный исторический свет начинает пробиваться лишь со Второй Пу­нической войны, историком которой является Полибий в такой же мере, в какой Фукидид является историком Пелопоннесской войны. Однако Дельбрюк не позволяет ему завладеть собой так безапелляционно, как последнему.