История войн и военного искусства

Ему помешало, как рассказывает со своей коварной мане­рой Фукидид,— настолько ослепленный ненавистью, что он обвиняет там, где ему хочется обвинять,— то, что «его солда­ты стали проявлять недовольство слишком продолжительным бездействием и начали роптать против его командования, по­рицая его трусливое и глупое поведение по отношению к тако­му смелому и коварному врагу; они говорили, что неохотно отправились с ним из дому, так что, когда до его ушей дошел этот ропот, он, против своего убеждения, лишь бы только по­ложить конец их тяжелому, вызванному бездействием, настро­ению, снялся с лагеря и двинулся вперед. Он приступил к делу так же, как перед этим при Пилосе, где только что испытанная им удача заставила его поверить, что он не так уж глуп». Кле­он предпринял против Амфиполя то, что теперь называют ре­когносцировкой. Он не мог думать, да и не думал неожиданно захватить город; как только он заметил по некоторым призна­кам, что Бразид подготавливает вылазку, он повернул назад, но было уже слишком поздно. Когда афинское войско в поход­ном порядке шло вдоль стен города, чтобы вернуться в лагерь, Бразид ударил ему во фланг. Оно обратилось в поспешное бег­ство без малейшей попытки к серьезному сопротивлению. Бразид и Клеон погибли. Последний, по словам Фукидида,— ко­нечно, как жалкий трус, по словам же Диодора, позднейшего греческого историка,— как смелый воин.

По Дельбрюку, эта битва прежде всего показывает полное ничтожество Клеона: «Полководец, теряющий битву так, как Клеон битву при Амфиполе, не только плохой военный, но и никуда не годный человек», по сравнению с которым Никий выступает в свете благородного, внушающего доверие, человека.

Трусливое поведение афинских гоплитов в сражении, к кото­рому они принудили Клеона почти явным мятежом, объясняется Дельбрюком так: «Их поведение как раз является доказательством того, что Клеон должен был уничтожать. Такое позорное дезер­тирство не случается ни с одним полководцем, если только он порядочный человек (для этого ему совсем не нужно быть выдаю­щимся военным)». Однако что касается поражения Клеона, то действительные причины здесь чрезвычайно многочисленны.

Дельбрюк прекрасно понимает, что греческое гражданское ополчение не знало дисциплины римских легионеров, не гово­ря уже о муштровке прусских рекрутов. Оно было так своен­равно, что доставляло много хлопот даже настолько опытному и счастливому полководцу, как Демосфен. В сухопутном вой­ске олигархия имела такую же поддержку, какую демократия имела во флоте. Сам Фукидид свидетельствует, что гоплиты очень неохотно отправились во фракийский поход, и их мятеж против «бездействия» был так же бессмыслен, насколько ра­зумна и понятна для самой тупой головы была причина, имев­шаяся у Клеона для «долгого бездействия».

В другом месте, где речь идет уже не о Клеоне, но о римской военной системе по сравнению с греческой, Дельбрюк сам при­водит массу доказательств того, что афинские гоплиты видели даже доблесть в непослушании своим командирам. Главная вина в потере Амфиполя лежит, таким образом, на афинском войске. В настоящее время нельзя уже более говорить, что Клеон не был на высоте своего трудного положения, так как представление Фукидида о полной безрассудности Клеона, естественно, покоится на мнении тех, кто был единственно виноват в поражении и кто имел все основания выставлять погибшего козлом отпущения своей собственной негодности. Суждение Фукидида поэтому со­вершенно недостойно внимания, даже независимо от того, что Диодор дает совершенно иное описание битвы и настойчиво до­казывает храбрость Клеона.

Если Дельбрюк пользуется манускриптом реформатора Биллингера о бургундской войне, чтобы путем исторической анало­гии проверить рассказ Геродота о персидских войнах, то он дол­жен бы был воспользоваться манускриптом реформатора Меланхтона о Томасе Мюнцере, чтобы представить в истинном освещении фукидидовский рассказ о битве при Амфиполе. Это как раз то же самое: Томас Мюнцер в битве при Франкенгаузене представлялся таким же безголовым болваном и так же трусливо бежал, как и Клеон под Амфиполем. Разница лишь та, что меланхтоновскую ложь о Мюнцере под Франкенгаузеном мы, по край­

ней мере, частично, обнаружи­ли из других источников, тогда как рассказ Фукидида изобли­чает себя своей внутренней противоречивой невероятнос­тью, как образчик того славно­го метода, которым историчес­ки отсталые партии вынужде­ны бороться с исторически передовыми направлениями.