История войн и военного искусства

Альтерманы были представителями общины в мирное вре­мя и предводителями мужчин во время войны. Они жили с народом и в народе, они были такими же свободными члена­ми общины, как и все другие. Но, конечно, среди них тотчас же начало образовываться нечто вроде аристократии; в каж­дой народности были отдельные фамилии, которые стояли

Совет у германцев. Рим. Колонна Антонина

выше других членов общины не в силу существовавшего по­ложительного права, но в силу естественного преимущества, которое дается при выборах сыновьям выдающихся отцов и которое превращается затем в привычку выбирать на место умершего прежнего деятеля его сына. В этих семействах на­капливались вследствие дележа добычи, получения дани, по­дарков и военнопленных большие для германцев богатства, позволявшие им держать при себе свиту свободных людей, смелых воинов; они были обязаны жизнью и смертью своему господину и жили рядом с ним как соучастники в его богат­ствах. Народные собрания каждой народности выбирали из этих фамилий «князей», или «предводителей», которые разъезжали по округу, производя суд, входили в сношения с чужими государствами, и один из них должен был во время войны брать на себя высшее командование.

Из этих политическо-социальных установлений старых гер­манцев Дельбрюк выводит очень правильно историческую сущ­ность их военной организации. Они располагали в широком объеме двумя источниками военной силы: храбростью и теле­сной мощью отдельных воинов, с одной стороны, тактической силой, твердой связью между отдельными воинами — с дру­гой. При суровой, варварской первобытной жизни, постоян­ной борьбе с дикими животными и соседними племенами каж­дый из них достигал высокой личной храбрости, и сплочен­ность каждой общины, являвшейся в одно и то же время земля­чеством и родом, хозяйственным товариществом и военным союзом, руководимой вождем, авторитет которого распрост­ранялся над всем жизненным укладом, над всем существовани­ем как в мирное, так и в военное время,— сплоченность подоб­ной германской сотни под руководством их гунно вырабаты­вала такую крепость, которой не могла создать даже самая строгая дисциплина римского легиона.

Германцы не обучались, гунно вряд ли имел определенную, во всяком случае серьезную власть наказания; даже само понятие специальной военной дисциплины было чуждо германцам. Но неразрывное единство всего существования, это естественное единство, было сильнее искусственного единства, которого мог­ли достигнуть римляне дисциплиной. По внешней сплоченности выступлений, передвижений и атак, по выправке и строю римс­кие центурии превосходили германские сотни; по взаимному до­верию, по внутренней спайке, по моральной силе германцы были сильнее, и даже настолько сильны, чтобы остаться несокруши­мыми при внешнем беспорядке, при полном расстройстве и вре­менном отступлении, чего не может дать даже самая строгая дис­циплина. Каждый призыв гунно — о приказании в строгом смыс­ле слова не приходится говорить — встречал немедленное повиновение, так как всякий знал, что ему будут повиноваться все остальные. Характерной слабостью каждой недисциплини­рованной толпы воинов является паника, но германские сотни могли быть даже и при отступлении остановлены и снова двину­ты в наступление по одному слову своего предводителя.

Из сущности старогерманской военной организации рож­далась ее форма — четырехугольник (каре), тесно сплоченная масса, одинаково сильная со всех сторон, не только с фронта и тыла, но и с флангов. Каре являлось основным тактическим построением у германцев, как фаланга у греков и римлян. Дель­брюк думает, что обе формы не представляют безусловного противоречия друг другу; это не только правильно, но может быть распространено до положения, что фаланга есть то же каре, лишь на более высокой ступени своего исторического развития. В своей первой книге Дельбрюк не рассматривает вопроса о происхождении фаланги; это объясняется тем, что мы не имеем относительно этого никаких исторических дан­ных. Но мимоходом он указывает на то, что она развилась из многих одиночных боев, что так же невероятно, как и выража­емое им мнение, что германские родовые союзы возникли из отдельных семейств.