История войн и военного искусства

Итак, чтобы не оказаться вполне изолированным, Фрид­рих заключил с Англией 16 января 1756 г. в Вестминстере конвенцию о нейтралитете — обоюдное соглашение прого­нять силой всякую вооруженную иностранную державу, ко­торая вступит на немецкую территорию. В противовес этому 1 мая того же года последовал французско-австрийский обо­ронительный договор, и Австрия начала энергично воору­жаться. Тогда он сделал два раза дипломатический запрос в Вену, сначала о целях этого вооружения, а потом по поводу того, гарантирован ли он в текущем и будущем году от напа­дения Австрии. Оба раза он получал уклончивые, ничего не говорящие и почти язвительные ответы, и теперь в силу свое­образного духа, свойственного прусскому военному государ­ству, он не мог уже долее медлить. По удачному выражению Карлейля, его меч был непомерно короче, чем у Франции и Австрии, но он обнажал его в три раза скорее, чем эти держа­вы, и он отнюдь не мог ждать, пока это его значительное, но в то же время единственное преимущество перед противника­ми, превосходящими его во всех отношениях, превратится в фикцию. С точки зрения его интересов и интересов его государ­ства, а эта точка зрения, по его субъективному убеждению, все-таки была решающей, можно было бы скорее сказать, что он

Императрица Елизавета Петровна

уже слишком долго медлил, и он мог бы обойтись по крайней мере без второго запроса в Вену.

Может быть, он и сделал бы это, если бы ему не было выгодно начать кампанию поздней осенью, чтобы по крайней мере в том же году не увидать французское войско на своей территории. Во всяком случае, его плану — поразить быстрым ударом опасней­шего и ближайшего врага, саксонцев и австрийцев, так, чтобы они охотно согласились на продолжительный мир, — встрети­лось препятствие в том, что саксонцы сумели еще в последний момент стянуть свои войска на скалистую позицию у Пирны.

Таким образом, Семилетняя война действительно не была про­стой прусской завоевательной войной. Но тогда чем же она была? Прусские историки отвечают: продолжением Тридцатилетней вой­ны, религиозной войной, окончательным спасением свободы не­мецкой мысли, действительным основанием национального немец­кого государства — и еще целый ряд блестящих громких слов.

Оставим в стороне бессодержательные тирады и остановим­ся на этой войне как религиозной — это определение имеет, по крайней мере, некоторый смысл. Тут все, кажется, ясно, как на ладони. После группировки держав в войне за австрийское на­следство и в первых силезских войнах Франция и Пруссия, с одной стороны, Англия и Австрия — с другой, после этих «свет­ских» войн, во время которых религии были перетасованы, те­перь мы имеем дело с «религиозной» войной, в которой рели­гии строго разделены: католические государства, Франция и Австрия, с благословляющим папой на заднем плане, с одной стороны, против протестантских Англии и Пруссии — с дру­гой. Там — тьма, средневековье, духовное рабство; здесь — свет, будущность, свобода духа; там — романское вырождение, либо славянское варварство; здесь — цивилизация под герман­ским знаменем. Жаль только, что война возникла не из-за рели­гиозных, а из-за торговых столкновений между Англией и Фран­цией; жаль только, что она окончилась политической гегемони­ей действительно варварского государства[26] над одним из «борцов за свет и свободу», и притом гегемонией, в которой, исходя из торгово-политических соображений, был заинтере­сован и другой из этих «борцов за свет и свободу».

По Вестминстерскому договору, который последовал через год за упомянутой уже конвенцией о нейтралитете, Англия обе­щала кроме уплаты субсидии Пруссии послать в Балтийское