История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3

20 июля князь Бежан Авалов уведомил Соколова, что салтхуцес князь Зураб Церетели приехал уже в Сухово, что он поедет к нему на свидание и на следующий день вместе с ним возвратится. 21 июля князь Церетели приехал в Бари и, услышав от Соколова, что он 13 дней находится в пределах Имеретин, послал тотчас же нарочного к царю Соломону, прося и советуя ему не откладывать далее приема.

Пребывание в Бари продолжалось, однако же, до 24 июля, пока Соломон не ответил, что обстоятельства никак не позволяют ему оставить Хонцкари и что потому он хотя и со стыдом, но решается там принять русских посланников. 24 июля Соколов в сопровождении салтхуцеса князя Церетели, князя Бежана Авалова и моурава князя Джефаридзе, поехал в Хонцкари. На следующий день, по приезде в это селение, царь назначил ему в полдень аудиенцию.

Шалаш, крытый кукурузою, составлял приемный зал имеретинского царя. Соломон сидел на простой скамье. Когда вошел к нему Соколов, царь встал и подошел к вошедшему. Русский посланник после приветствия от имени императора вручил Соломону высочайшую грамоту и часы, присланные в подарок императором Александром. Соломон принял то и другое с крайним смущением, беспрестанно менялся в лице и, казалось, беспокоился о чем-то.

– Давно ли вы из Петербурга? – спрашивал Соломон, приглашая Соколова сесть против него.

Разговор с обеих сторон был бессвязен и отрывочен. Имеретинский царь спрашивал об учреждении наших почт, об исправности и скорости их и проч. Так прошло полчаса времени.

– Его императорское величество, – говорил Соколов, прощаясь и оставляя шалаш Соломона, – по единоверию и благонамеренности вашего высочества, пребывает в надежде на точное исполнение своего желания.

– Я займусь чтением грамоты, – ответил только Соломон.

В тот же день, вечером, дядька даря, князь Бежан Авалов пришел к Соколову и объявил, что он назначен находиться при нем безотлучно, для того чтобы Соколову не было ни в чем недостатка и чтобы не беспокоил его шатающийся, праздный народ своим любопытством. На самом деле он был приставлен для того, чтобы не допустить никого из тех, которые хотели бы видеться с русским посланником.

Мы уже сказали выше, что Соломон особенно этого боялся. Опасения и боязнь его в этом случае доходили до того, что он не допускал к Соколову даже и высшее правительственное лицо – салтхуцеса князя Зураба Церетели. Зная его привязанность к России, которую Церетели не скрывал от Соломона, царь, в случае необходимости каких-либо переговоров, пускал его к Соколову не иначе как с товарищем, который бы мог за ним наблюдать.

Неподалеку от царского шалаша поместили и наших посланников в соломенном шалаше; за ними в особенном шалаше поместился и князь Бежан Авалов. В тот же день при вечерней беседе с князем Бежаном Аваловым и салтхуцесом Соколов, склонив разговор на цель своего приезда, просил их содействовать успешности его исполнения.

– По преданности моей к российскому престолу, – говорил князь Церетели, – я готов всячески стараться, чтобы царь исполнил волю его императорского величества, тем более что единодушное всех благомыслящих людей желание состоит в том, чтобы заключенный царевич был на свободе и как единственный законный наследник[550] престола имеретинского привыкал носить на себе достоинство, которое ему принадлежит.

– Я неоднократно объяснялся о том с царем, – продолжал князь Церетели, – но царь всегда, однако же, отвечал мне, что лучше согласится умереть, чем освободить царевича, опасаясь, чтобы, по мере вступления его в совершеннолетие, он не сделал бы с ним того же, что претерпел он от покойного отца царевича.

Имеретинский царь никак не допускал, чтобы этот юноша мог возбудить участие русского императора. Он не знал, что делать, и растерялся до того, что прочитал грамоту и спрятал ее, никому не сказав ни одного слова.

Спустя день после первой аудиенции Соколов просил через князя Бежана Авалова нового свидания с имеретинским царем, которое и последовало 27 июля, в 5 часов пополудни.

После обыкновенного разговора и приветствий с обеих сторон, продолжавшихся четверть часа, царь сделал знак, чтобы лишние его царедворцы удалились из шалаша. В шалаше осталось четыре человека из самых довереннейших вельмож: салтхуцес князь Зураб Церетели, племянник его, сардар князь Кайхосро Церетели, князь Ростом Ниже-радзе и князь Мочабели. Первый из них был посредником и переводчиком разговора между царем и русскими посланниками.

– Мне кажется, – начал после некоторого молчания имеретинский царь, – что перевод на грузинский язык высочайшей грамоты не сходен с русским оригиналом.

– В содержании, – отвечал Соколов, – и в смысле слов перевода с оригиналом ни малейшей разницы быть не может. Если бы даже это и могло быть, то я словесно могу повторить содержание грамоты, тем более что имею и копию с оной. Если ваше высочество изволите в том еще сомневаться, то можно тотчас же ее сверить, отдав Яковлеву оригинальную, а перевод салтхуцесу, который изрядно понимает по-русски.