История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3

Предложение Соколова было принято, перевод с оригиналом сверен, и однозначность обоих подтверждена.

– По моему мнению, оригинал красноречивее, – проговорил Соломон.

– Может быть, – отвечал Соколов. – Но как бы нескладен перевод ни был, однако же настоящего смысла оригинала в нем не утрачено.

– А какою дорогою, – вдруг спросил имеретинский царь, – французские войска в 1798 году пробрались в Египет: сухим ли путем или морем?

– Французы добрались до Египта морем, – отвечал Соколов и должен был объяснить путь, по которому шел французский флот.

– Если бы туркам, – говорил, смеясь, Соломон, – не вспомоществовали тогда своими силами англичане, а впоследствии русские, то во что бы французы могли превратить бездейственное величество султана?

– Конечно.

– Есть ли и ныне вспомогательные русские войска в Цареграде? – спрашивал Соломон. – Государь император в тех ли еще дружественных с Портою отношениях, в каких с нею был блаженной памяти его родитель?

– Кроме двух военных фрегатов, других наших войск нет в Цареграде. Что же касается до союза с Портою, то оный ни малейшего ослабления не претерпел.

– Не имеет ли которая-либо из прочих европейских держав неприязненных видов или действий против турок? – спросил имеретинский царь.

– Я удивляюсь, – говорил Соломон, – как может столь долго существовать союз России с неверными?

– Все европейские державы, – отвечал Соколов, – по уважению союза России с Портою Оттоманскою, равным образом с нею в дружественных отношениях. Османы хотя и слывут неверными, но поелику они твердо соблюдают силу трактата своего, с Россиею заключенного, и никаких предосудительных поступков против империи не предпринимают, то, во взаимство того, равным образом, и Россия сохраняет обязанности свои по силе трактата.

– Пора бы, однако же, Европу освободить от сих басурманов, следов варварства которых Имеретия до сих пор еще не может изгладить.

Начало смеркаться, и свидание прекратилось. Прошло три дня после того, а Соломон не давал никакого решительного ответа и не приступал к исполнению просьбы императора Александра.

До Соколова стали доходить слухи, что некоторые из царедворцев имеретинского царя, ему преданных, узнав, что приехал посланник из России для исходатайствования освобождения заключенного царевича Константина, отклоняли Соломона от такого поступка. Негодуя на царицу Анну, оставившую Имеретию, браня ее непристойными словами, они говорили, что лучше искрошат царевича у себя, нежели отпустят в Россию, для того чтобы он впоследствии отечество свое подвергнул жребию Грузии. Говор этот и нежелание некоторых вельмож освободить царевича Константина дошли до имеретинского царя и тем поставили его еще в более затруднительное положение относительно исполнения воли русского императора.

На совещании, бывшем у Соломона с князем Бежаном Аваловым и салтхуцесом князем Зурабом Церетели, царь высказал нерешимость и незнание, как поступить: освободить ли царевича и отпустить в Россию или же нет?

– Весьма будет неблагоразумно, – отвечал на это Бежав Авалов, – упустить столь благоприятный случай заслужить покровительство государя императора, в грамоте вам и всему царству обещанное. Лучше было сначала принять предосторожности и меры к тому, чтобы царица – мать царевича не могла уехать в Россию и утруждать о своем сыне государя императора. Но если уже его величество принимает участие в сем юноше, то весьма неприлично будет того не исполнить.

Между тем салтхуцес князь Зураб Церетели был у Соколова и хотя не один, но успел передать и посоветовать через Яковлева пригласить к себе нескольких вельмож и просить их склонить царя согласиться на освобождение царевича. Зная приверженность салтхуцеса к России и усердие к нашим интересам, Соколов воспользовался таким советом и пригласил к себе: его, князя Бежана Авалова, сардара князя Кайхосро Церетели и князя Цилукидзе. Поутру 28 июля они все собрались у Соколова. На бывшем совещании Соколов старался удалить вельмож от той мысли, что император Александр просит за царевича из одного только снисхождения на просьбу его матери. Он хотел поставить вопрос гораздо серьезнее, для того чтобы с большей вероятностью рассчитывать на успех. Он убеждал их в том, что русский император желает видеть в этом случае на самом деле благонамеренность и приверженность к себе царя Имеретинского, на которую он имеет основание и право рассчитывать, сколько по единоверию, столько же и потому, что Имеретинское царство благоденствием своим обязано России, которая своим могущественным посредством исторгла его из рук варваров.

Князья, казалось, были убеждены словами Соколова и отправились к Соломону для новых совещаний. На следующий день они опять приехали к нашему посланнику и объявили ему, что царь, сознавая, как велико для него счастие заслужить доброе расположение императора Александра, готов согласиться не только на исполнение этой его просьбы, но и повергнуть к стопам его себя и все царство свое, если бы то было угодно его величеству.