Лазареву показалось странным, что царица, сама недовольная русским правительством, намерена подчинить ему же и своего внука, и он скоро понял, чего желает царица.
– Без разрешения главнокомандующего, – отвечал он царице, – я не могу этого сделать, а если вам угодно послать в Имеретию, то я имею верного человека.
Царица предпочла подождать ответа Кнорринга и в промежуток этого времени все-таки успела отправить царевичу Александру письмо, в котором просила поспешить исполнением предпринятого ими дела. Царица извещала сына, что теперь самое удобное время для нападения по малочисленности русских войск. Вскоре после того явился в Тифлис новый посланник царя Имеретинского, князь Ростом Нижерадзе. Он словесно объявил Лазареву, что Соломон желает послать к высочайшему двору своего посланника с просьбою принять его под покровительство России, а по смерти его и в подданство, подобно Грузии, с тем, однако же, чтобы по завещанию покойного царя Ираклия царевич Юлон был назначен царем Грузии, с оставлением при нем русских войск. За это, по словам посланника, Юлон обещает отдать в пользование России рудники, поставлять рекрутов и
«В рескрипте, от 12 сентября вам данном, – писал император Александр Кноррингу, – изъяснил уже я вам образ поведения, которое вы должны наблюдать с царем Имеретинским, а в рассуждении желания его вступить в подданство России обещал я вам дать особенное наставление. Ныне, по подробном сего предмета уважении, находя, что податливость с моей стороны на таковое желание могла бы поколебать доброе согласие, которое между Россиею и Портою существует и которое поддержать во всей его силе я намерен, считаю нужным вам поручить, чтобы пристойным образом отклонили вы сие предложение и как ныне, так и в последующее время, не подавая Порте с сей стороны ни малейшего повода к подозрению, старались бы содержать как с сим владельцем, так и с другими одни дружественные сношения, а вдовствующей царице Дарье, подвигнувшей к сему царя Имеретинского, внушите приличным образом, что усердие ее приемлется в должной цене, но к действию применить предположение ее признается несовместным».
Таким образом, нежелание русского правительства вступать с имеретинским царем в переговоры о покровительстве повернуло князя Леонидзе на иной путь, и он стал уверять, что склонит царя не только на освобождение Константина, но и на удаление грузинских царевичей. Сам Соломон также уверял Соколова, что рад бы был, если бы царевичи оставили его владение, но не в силах заставить их это сделать.
– Не сами ли вы тому свидетели, – говорил Соломон, обращаясь к князю Зурабу Церетели и к князю Бежану Авалову, – как часто я их уговаривал, чтобы они принесли покорность свою государю императору и возвратились в Грузию, но они меня никогда не слушались.
Князь Бежан Авалов подтвердил слова царя Соломона наклонением головы; салтхуцес же князь Церетели, отвернувшись в сторону, молчал и, казалось, весьма мало соглашался с имеретинским царем.
– Если угодно мне позволить, – говорил Соколов, – то я могу указать на обстоятельства, с которыми, быть может, ваше высочество со мною согласитесь.
– Я буду вам очень обязан, – отвечал на это Соломон.
Зная, что имеретинский царь все еще надеялся на то, что Грузия получит прежнюю свою самостоятельность; что народ согласится возвести на престол грузинский сына покойного отца Ираклия, царевича Юлона, и что, наконец, сам Соломон завел по этому делу переписку с царицею Дарьею, супругою Ираклия, – зная все это, Соколов старался завлечь Соломона в разговор по этому вопросу.
– Его императорское величество, – говорил Соколов, – по восшествии своем на престол нашел уже царство Грузинское присоединенным к Российской империи и, обратив свое внимание на все то, что может споспешествовать к благоденствию народа, обратил также свое внимание на царевичей Грузинских, сохранил им не только имущество их, но и, кроме того, назначил им, от щедрот своих, особенное награждение. Имея явное доказательство покорности и повиновения тех царевичей, которые остались в отечестве своем, и других, добровольно пожелавших остаться или переселиться в Россию, государь император не может, конечно, не удивляться поведению трех грузинских царевичей, детей покойного царя Ираклия: Юлона, Парнаоза и Александра, в Имеретин до сих пор пристанище имеющих. Такому поведению тем более нельзя не удивляться тогда, когда именем его императорского величества неоднократно приглашаемы они были возвратиться в свое отечество и когда обещано им забвение всего прошедшего, коль скоро они обратятся на истинный путь.