История войны и владычества русских на Кавказе. Народы, населяющие Закавказье. Том 2

В домашней жизни все почти хозяйство лежит на обязанности женщины. Весь тяжкий и грязный труд как собственно в Абхазии, так и в горах исполняют женщины. Муж знает винтовку, кинжал да шашку, а жена все остальное. Если бы даже случилось, что убогая крыша сакли абазина протекла, то наездник скорее решится погибнуть от дождя и сырости, чем запачкать руки в глине и замазать дыру в крыше. Он считает преступлением взяться одною и тою же рукою за кинжал и потом за тряпку. Вся забота жителя гор состояла в уходе за конем и оружием – это его честь и слава, жизнь и пища. Все его желания заключались в приобретении лихого коня и хорошего оружия. Конь – все для абазина: родина и друг; это предмет всех его дум, всех забот. «Владеть хорошим конем и красоваться им на праздничных играх да обгонять соперников и, с громким хохотом, стегать в эти минуты своей плетью плохих скакунов, принадлежащих товарищам» – вот мечты, которые кипятили кровь в жилах горца. Точно так же за дагестанский кинжал и трапезундскую винтовку абазин изменял клятве, попирал семейные начала, продавал родное детище и, случалось, отправлял в джехенем (ад) родного брата. Он мог ходить босой, в лохмотьях, но, если при этом был перетянут, хотя бы «по собственной шкуре», кушаком с серебряным убором, владел кинжалом с черневой насечкой, – он пользовался всеобщим почетом и уважением. Зато никто лучше горца не в состоянии сберечь свое сокровище: на его клинке нет места ржавчине, на винтовке ни одной царапины. Во время зимы, запершись в свою убогую саклю, начиная жизнь семьянина и изнывая в тоске и бездействии, абазин холил только своего коня и берег оружие. Без счету смазывал он свой кинжал салом; несколько раз развинчивал свою винтовку и следил за тем, чтобы на ней не было и крапинки ржавчины. На семейство он не обращал внимания, жаловался жене на непогоду, продолжительность зимы, навещал своего любимого коня да подбрасывал в огонь сухой хворост. В такое время очаг его пылал с утра до вечера; греясь около него, горец с нетерпением ожидал лучшего времени. С наступлением весны каждый порядочный человек оставлял свою саклю; бросал родную семью на произвол судьбы и отправлялся бродить по горам или принимал участие в наездах.

Жители собственно Абхазии хотя не отличались такой воинственностью и не собирали партий для наездов в чужие владения, но и у них занятие мужчины сосредоточивалось главнейшим образом на воровстве и грабеже чужого имущества.

Интересно распределение работ и занятий между членами семейства; так, например, в семействе, состоящем из отца и четырех взрослых сыновей, на обязанности отца лежало занятие делами политическими, делами, касающимися родового союза, а потому он бывал обыкновенно в разъездах; затем один из братьев заведовал полевыми работами, другой занимался делами в доме, как бы в помощь женщинам, входящим в состав семейства, третий – воровством, по преимуществу скота, а четвертый – военными делами, то есть грабежом и нападениями на соседей, или участвовал в партиях, действовавших против русских, которые прежде довольно часто отправлялись из Абхазии к другим горским племенам, не мирным.

Такое распределение занятий, вредное в экономическом отношении, кроме того, приучало абхазца к праздности, воровству и другим порокам. Сыновья, как видно, были отрицательно полезны семейству, а между тем отец рад рождению сына, как наследника своего рода; рождение же дочери считает излишнею роскошью.

Абазин не родился, не женился и не умирал без выстрела и звона шашки. Никогда муж не знал о предстоящей и скорой прибыли в семействе. Обычай народа сделал это обстоятельство тайною для мужа. Жена тщательно скрывала от него беременность и своим разрешением готовила ему приятный и неожиданный сюрприз. Чувствуя приближение родов, женщина тихо вставала с постели, зажигала огонь, прокрадывалась к винтовке мужа, снимала ее со стены и стреляла в дверь сакли. По числу дыр, пробитых в двери, можно было собрать точные сведения о числе потомства каждого абазина.

– Ага! – произносил глубокомысленно муж, разбуженный выстрелом.

Поцеловав жену, которая только в этом случае имела законное право на ласку, муж вскидывал на плечо винтовку и отправлялся за бабкой. Втолкнув последнюю в свою саклю, будущий отец новорожденного оставался за порогом, ожидая слабого призывного голоса роженицы. С первым призывом жены муж бросался в саклю и останавливался на пороге.

– Отвага или красота? – спрашивал он бабку.

– Отвага, – отвечала та.

Муж спешил к жене, целовал ее, щедро одаривал бабку, а самого себя поздравлял с сыном.

Но если случалось, что на вопрос его бабка отвечала: красота, что означало рождение дочери, то он обязан был поцеловать бабку или откупиться от сладости поцелуя весьма ветхой старухи.

Не оказывая, впрочем, ни сыну, ни дочери особых ласк, он в душе гордится сыном и презирает дочь.