История волков

Я сползла с кровати, пересекла комнату к кровати, на которой дремал Пол. Смахнула крошки с одеяла, выключила лампу. Потом отправилась в ванную и ногтем вскрыла обертку маленького мыльца. Не знаю, сколько времени у меня было до их возвращения из ресторана, и я не рискнула принять ванну – хотя мне ужасно хотелось! Вместо ванны я включила душ – только горячую воду – и целую незабываемую минуту простояла под обжигающими потоками. Водяные иголочки искололи меня и почему-то пробудили ощущение печали, ощущение покинутости, которое я испытывала, сама того не осознавая. Странное это было ощущение, которое перевернуло во мне все: ощущение, что вот-вот в моей жизни произойдет что-то неведомое – новая страница. Я насухо вытерлась простыней и влезла в холодную комбинашку из секонд-хенда. Зеркало запотело от пара, и я себя не видела. И не могла разобрать, выгляжу ли я как малый ребенок, пытающийся выглядеть старше, или как девочка-подросток со своими тайными горестями – мыслями о колледже и мальчиках. Вернувшись в спальню, я увидела, что Пол крепко спит с приоткрытым ртом. Я легла на свою кровать и высунула из-под одеяла ноги и руки. Через минуту я передумала, свернулась под одеялом, подтянув колени к подбородку, и решила дождаться, пока Патра обнаружит меня в такой позе. В ночнушке, свернувшуюся калачиком, лицом к стене. Не ведающую никаких тайных горестей.

Конечно же, я не спала. Я прислушивалась к знакомым звукам проезжавших на шоссе машин, к шуму настоящего прибоя: могучие волны озера разбивались о настоящие валуны. Я слышала вопли девиц в баре напротив парковки и рокот лифта, поднимающегося и опускающегося где-то за стенкой. Когда Лео и Патра наконец вернулись, они не стали зажигать свет, и я точно не знаю, заглядывали ли они к нам в спальню. Прохладная ночнушка едва прикрывала мои ляжки, и я основательно продрогла. Вдруг я услышала в соседней комнате шлепок, за которым последовал сдавленной плач. Моя свежевыбритая нога покрылась мурашками и зачесалась. Когда я провела по ней ладонью, у меня возникло впечатление, что это не моя, а чужая колючая нога лежит в кровати рядом со мной. «А!» – тихо воскликнул кто-то за стенкой.

Тогда я слезла с кровати и босиком прошла через ванную, приоткрыла дверь в их комнату и заглянула в щелочку.

Комната купалась во мраке, но жалюзи на окнах были открыты. За окном сиял уличный фонарь. Сначала я увидела Лео, одиноко сидящего на кровати и глядящего в окно – словно в ожидании какого-то сигнала: то ли кометы, то ли небесного знамения в нависшей над городом ночной тьме. А потом я заметила Патру, стоящую перед ним на полу на коленях, рука Лео лежала у нее на волосах, и я сразу подумала о Лили и мистере Грирсоне. Я всматривалась во тьму, и мне померещилось, что обе пары несколько раз поменялись местами: это были одновременно Лили и Патра, Лео и мистер Грирсон. Муж и жена и одновременно учитель и ученица. Испуганный домогатель и красотка Лили. Оба были одновременно и тем и другим, той и другой. Стоя перед ним на коленях, погрузив лицо ему между ног, она казалась очень маленькой. Патра подняла голову и громко вздохнула.

– Ну давай же, прошу тебя! – задыхаясь, произнесла она, и мне могло бы почудиться, что я невольно вошла к ним и прервала их занятие, но хорошо я заметила, как он оттолкнул ее голову, ласково, так, как отталкивают приставучего пса, и услышала, как она сказала ему, тоже ласково: – Ну, не будь ты ребенком, Лео! – И добавила, шутливо изображая дрянную девчонку: – Расслабься. Я знаю, тебе это нравится!

Позже я выяснила, что в мае Лили уехала давать показания на судебном процессе над мистером Грирсоном. Она поехала в Миннеаполис, где заседал федеральный суд, но, когда очутилась на свидетельской скамье и обвинитель попросил ее рассказать, что же произошло на Гон-Лейк, неожиданно заявила, что вообще-то недостаточно хорошо знает мистера Грирсона. Она заявила, что никогда не беседовала с ним наедине, кроме одного раза, после того как он дал ей дополнительное время на подготовку к экзаменам из-за ее дислексии. Судя по судебным записям, после этого заявления обвинитель поднажал на нее.

– Но он ведь брал вас с собой на озеро? – спросил обвинитель. – Вы же это утверждали на предварительных слушаниях.

Он, ясное дело, был обескуражен и рассержен и не церемонился с жертвой, которая в последний момент решила пойти на попятный. Он пытался убедить Лили, что она просто боится и сейчас лжет под присягой. Он обратился к судье:

– Зачем ей было рассказывать об этом, если все это неправда?

Лили ничего не ответила. Это был риторический вопрос, обращенный к судье, а не к ней.

А вот что заявил мистер Грирсон, совершая сделку со следствием: