Тогда я обошла кухонный островок и направилась прямо к ней, но она, отступая от меня, тоже обошла его.
– Патра! – повторила я.
– Все в порядке? – умоляюще спросила она. Как если бы просила меня оказать ей любезность, как если бы я могла ее пощадить.
– Думаю, может быть…
– Может быть, что?
– Ему надо дать что-нибудь. Ну, купить в аптеке лекарство или…
– Только не говори Лео! – перебила она меня.
Я не стала ей говорить то, что могла бы.
– Типа тайленола или что-то в таком духе.
– Лео говорит: контролируй свои мысли! Думай о Поле, как о новом дне.
– Если хотите, я схожу в аптеку, хотите?
– И разве можно остановить наступление нового дня?
– Думаю, я схожу в аптеку за лекарством. – Я облизала пересохшие губы. – Патра? Патра?
Я приближалась к ней быстрее, чем она отступала. И теперь нас разделали какие-то дюймы. Она замерла, обдавая меня неприятным утренним дыханием и ароматом кошачьего лотка. Глядя ей в глаза, я могла сказать, что у нее в голове мелькали обрывки мыслей, неуверенно цеплявшиеся за шаткую грань между надеждой и тревогой, и тут, поддавшись внутреннему импульсу, я поцеловала ее в губы, отчаянно ненавидя ее в это мгновение, желая сделать что-то другое. Сделать ей больно, ударить ее, чтобы она хоть как-то отреагировала на мои слова. У нее были холодные плоские губы, какие-то бесчувственные. Они и губами-то не выглядели.
– Только тайленол, – сказала она, отступая в сторону. Не одобряя того, что я сделала, – но и не возражая. Ей было все равно – как лодке, которую мотает на волнах.
– Это какая-то херня, – тихо сказала я.
– Что-о?
Вид у нее был такой несчастный, что мне даже не хотелось причинять ей боль. Футболка едва прикрывала ее трусики. Она была – вся, буквально – руки да ноги, такая нескладная, худющая, почти голая. Шрамик на ее губе, казалось, пульсировал, меняя цвет: то красный, то белый… Я это отчетливо видела. Ведь я стояла так близко к ней.
– Неважно, – сказала я.
Я пересекла комнату, сунула ноги в теннисные туфли на коврике у двери. Потом повернула ручку, открыла дверь и оказалась в ярком квадрате летнего света. Оглянулась на Патру, стоящую в мятой футболке у кухонной стойки. Она беззвучно вытянула губы – медленно, странно, произнеся про себя «спасибо» с таким видом, что мне захотелось вернуться и силой заставить ее повторить это слово вслух. Но я просто ушла. В воздухе над подъездной дорожкой уже ощущалась жара. Я направилась к лесу, как будто собиралась идти домой, а потом резко присела на корточки и подняла гранитный обломок, лежавший на краю дорожки. Под камнем копошились червяки, которые сразу начали суматошно извиваться и тянуться вверх. Крошечные прозрачные жучки, как заведенные, забегали кругами. Там же, среди жалостно корчившихся лесных обитателей, лежали банкноты, которые туда несколько недель назад положила Патра. Они вымокли и размякли, но это были настоящие деньги. Я сунула их в карман и помчалась пулей.
15
После школы я три года занималась в муниципальном колледже[30]
Айтаска в Грэнд-Рэпидсе. Одновременно я работала в тамошней пиццерии под названием «Биндж», там были диванчики с коричневой виниловой обивкой, а на столиках стояли вазы в форме бутылок с пластиковыми гвоздиками. Официанткам там полагалось ходить в черных шортах, даже зимой, и еще следить, чтобы контейнеры овощного шведского стола всегда были наполнены резаным салатом и чищеной морковкой. Я как раз накопила достаточно денег, чтобы сделать первый взнос за «шевроле-корсика» 1988 года выпуска, и несколько лет после покупки машины я прожила в Дулуте, где работала в универмаге и еще, для приработка, убиралась в домах. Иногда, по выходным, я отправлялась к озеру и ждала, когда поднимут разводной мост и из гавани потянутся сухогрузы с железной рудой и парусные яхты. Я не стояла на поросшем травой пригорке вместе с толпой туристов, а переходила мост и садилась на твердый береговой песок. На четвертый год моего пребывания там умер отец. После похорон в Лус-Ривер, после того как я разбила свою «корсику» о придорожное дерево и продала на запчасти, я нашла временную работу секретаря в «городах-близнецах». В этой должности я попала в офис компании «Манико-бардж», где отвечала на звонки осипших мужчин, занимавшихся перевозкой металлолома и кукурузы по Миссисипи. В мои обязанности входило следить за графиками перевозок и сообщать им предполагаемое время прибытия и убытия их сухогрузов, а иногда отвечать на звонки их жен и извиняться за незапланированные опоздания мужей. Я ела готовые обеды из коробок в комнате отдыха вместе с другими временными сотрудниками и в конце каждого рабочего дня топала по засыпанным противоледной солью улицам к автобусному вокзалу в центре. Сквозь расчищенные от изморози стекла автобусов я смотрела на крупные хлопья снега, которые кружились в лучах уличных фонарей и уносились к реке.Автомеханик жил в подвальной квартирке с отдельным входом в утратившем былое величие викторианском особняке. В башенках обитали студенты. Из всех местных канав торчали голые стволы тополей.