История воссоединения Руси. Том 2

Между тем, как король терял голову иносказательно, а коронный гетман, потерял фактически, и на шляхетскую половину отрозненной Руси напало безголовье, болезнь, которой страдала Польша со времён обращения православных людей в язычников и вторичного крещения их во имя мнимого главы церкви Христовой, — Сагайдачный, деятель скромного, но плодотворного разряда, продолжал то дело, которое, начали братства вместе с отдельными представителями убогой интеллигенции края, от имени Острожского и подобных ему богачей, готовых, как это часто бывает, на всё полезное и на всё вредное, в одно и то же время. С его именем, оставленным в тени и летописцами, и историографами, соединяется то великое движение русской силы против мусульманства, которое напрасно называют одни разбойничаньем, а другие рыцарством, — движение нравственно-экономическое, истекавшее при всей своей грандиозности, из двух простых начал — отмщения за «обиду гнезда своего», манером варяго-руссов, и снабжение этого гнезда всем необходимым, по их же предковскому примеру. С его же именем связано и воспоминание о самой решительной оппозиции, какую когда-либо сделал русский народ папизму. Два величайшие врага успехов благоденствия человеческого, два величайшие представители чужеядности, какие когда-либо появлялись в истории разумного труда и промысла, встретили в этом тёмном казаке препону, которая доказала христианскому миру, что не всё возможно для их всеподавляющей силы. Уже в 1617 году решено было в турецком диване послать в пределы Польши сильное войско, под начальством Скиндер-баши, чтоб истребить казаков поголовно и заселить Украину мусульманами. План этот отсрочен по независящим от верховного дивана обстоятельствам, но не отложен. Гораздо раньше решено в Ватикане распространить апостольскую миссию Польши, жадный к захвату мессианизм, до ледовитого моря. И этот столь же великий и столь же нечеловеческий план только отсрочен, но не отложен. А казак, сидя задумчиво на Порогах, на этих «каменных горах», которые Славутица Днепр «пробил сквозе землю половицкую», — подсмеивался с одинаковым презрением и над бородатыми, и над бритыми врагами своими. По мирному трактату над Днестром, ниже Яруги, паны взяли расправу с казаками на себя, — русские паны приняли на себя обязательство угодить разом и тем, которые слыли опасными врагами всего христианства, и тем, которые ещё опаснее для христианства пропагандировали его. Но ни угрозы неверных, ни самоуверенность христиан не остановили походов казацких на море. Непоследовательные представители верховной власти в Польше сами помогали казакам раздражать султана; наконец дали ему отведать самого вкусного из всех блюд, какими «судьба, балуя смертных чад», лакомит их изредка, — отведать мести, да ещё самой полной, самой кровавой.

Теперь давнишние угрозы турчина, превратились в действительность. Разнёсся слух, что молодой султан Осман с трёх частей света стягивает на Польшу войска свои; что проектировано составить армию в 600.000 воинов, и что перед его дворцом стоит бунчук, в знак того, что сам падишах будет главнокомандующим. Готовилось нечто подобное знаменитому походу Ксеркса на греков. Польским классикам открывалась широкая возможность доказать, что получаемое ими, при посредстве иезуитов, воспитание, возвышает патриотизм и даёт сердцу мужество. Но Польская республика подражала классическим героям только фразами: между её гражданскими доблестями и доблестями Леонидов и Фемистоклов было столько же общего, сколько между фигурами святых ксёнзов, изваянных для украшения польских костёлов, и высокими произведениями резца Фидия или Праксителя. Передо мной лежит развёрнутый «Pamiętnik Wojny Chocimskiój», написанный по-латыни одним из просвещённых участников этой войны и переведённый по-польски одним из учёных поляков нашего времени. Оба были ополяченные русины, и оба одинаково бредили славой Хотинской войны, точно после приёма опиума, хотя между ними было 230 лет расстояния (а время, как говорят, но, относительно поляков говорят ошибочно, всех отрезвляет). Между тем эта война обнаружила пороки польского общества ещё в большей степени, чем знаменитая война московская, и принесла Польше бессмертный позор, но никак не бессмертную славу.

Прежде чем подтвержу мой протест против неисправимого польского самовосхваления, дам самим полякам высказать взгляд на это действительно громкое, но для них бесславное дело. Автор книги «Commentarius Belli Chotinensis», был отец прославленного польскими историками (а с их голоса — и российскими) Яна Собиского, по имени Якуб. Книгу эту историк польской литературы, Вишневский, ставит наравне с творениями Фукидида и Тацита, но она начинается следующими словами: