История западноевропейского театра от возникновения до 1789 года

Расин стремительно шел к славе, в 1670 г. он одержал свою знаменитую победу над Корнелем.

Между молодым и старым поэтом шла упорная борьба. Автор «Горация» и «Цинны» не мог простить своему юному сопернику «опошление» сцены. На представлении «Британника» Корнель выразил свое резкое недовольство трагедией, а еще более суровой критике он подверг «Баязета». Неприязнь эта была не личной, а глубоко принципиальной.

В предисловии к «Веронике» Расин писал: «Изобилие, многосложность событий были всегда убежищем для поэтов, которые не признавали в своем таланте ни достаточной полноты, ни силы, чтобы в продолжение пяти актов привлекать внимание зрителей к действию простому, поддержав его силой страстей, красотою чувства и изяществом языка». Удар был направлен метко. Победа над Корнелем делала эти слова особенно язвительными. Приверженцы старого стиля с неприязнью смотрели на успех Расина. Сент-Эвремон с досадой писал:. «Было время, когда нужно было избирать прекрасные сюжеты и развивать их. Теперь нужны только характеры. Расина предпочитают Корнелю, и характеры первенствуют над сюжетом».

Ни одно произведение Расина не выходило в свет без скандала. «Сутяг» (1668) похвалил только Мольер. «Баязета» (1672) играли в первый раз при пустом зале: где-то неподалеку в этот день казнили преступника, и вся изысканная публика отправилась любоваться искусством палача. «Ифигении» (1674) была умышленно противопоставлена «Ифигения» ничтожных Леклера и Каро. Но из всех скандалов поэт всегда выходил победителем. Он не унывал. Он был уже академиком и областным казначеем, его трагедии нравились королю. «Ифигеиия» в великолепных декорациях была показана в 1674 г. в Версале. Шумный успех «Ифигении» совпал с роковым провалом «Сурены» Корнеля. Героическая трагедия окончательно умерла, а моральная решительно восторжествовала.

Сюжет своей трагедии Расин заимствовал из «Ифигении Таврической» Еврипида, но истинного патриотического смысла этого произведения Расину передать не удалось. Еврипидовская Ифигения согласна пожертвовать своей жизнью; ценою этой жертвы она ограждает свой народ от рабства и отстаивает лучшее достояние эллинов — их свободу. «Я счастлива — Элладу я спасла!» — восклицает с восторгом Ифигения, воодушевленная идеей благородного гражданского подвига. Ифигении Расина такая мысль совершенно чужда.

Если в «Андромахе» Расин утверждал гражданскую идею, то все же непосредственно эта идея осуществлялась внутри семейной коллизии. Когда же поэту пришлось столкнуться с сюжетом, требующим прямого общественного подвига, он пренебрег центральным мотивом еврипидовской трагедии и, лишив жертвоприношение величия и внутренней оправданности, превратил его в акт бессмысленной жестокости, против которого восстают все — и Агамемнон, и Клитемнестра, и Ифигения, а с ними вместе и сам поэт.

Жертвы требует от имени богов мрачный жрец Калхас и греческие солдаты, жадные до наживы, трусливые и жестокие. Агамемнон, боясь гнева богов и ненависти войска, подчиняется общему требованию и, кляня в душе свой царский сан, с горечью посылает дочь на казнь.

Ифигения соглашается стать жертвой, но ее готовность умереть объясняется вовсе не пониманием высокого гражданского значения жертвоприношения. Расин заставляет свою героиню безропотно покориться воле Агамемнона не из общественных, а из чисто семейных побуждений. Этим демонстрируется акт величайшей дочерней любви, сознательный героизм заменяется беспрекословной покорностью. В расиновой трагедии не преступный отец Агамемнон, а жена его Клитемнестра оказывается носительницей пафоса трагедии.

Героические интонации слышны в голосе Клитемнестры, когда она дерзко, прямо в лицо говорит царю:

Что мне почтение, что страх? Свое дитя
Я выпущу из рук, лишь кровью исходя.
Равно безжалостный супруг, как и родитель,
У матери ее вы вырвать захотите ль?

И силой своей убежденности она покоряет в конце концов супруга. Отец в нем побеждает монарха, и Агамемнон приказывает жене и дочери готовиться к тайному бегству.

Но обнаруживается недоразумение, и все кончается благополучно. Казнят не Ифигению, а Эрифилу, называвшуюся в детстве Ифигенией.

Расин был удовлетворен, когда нашел у греческих писателей упоминание о таком счастливом обстоятельстве.

В предисловии к трагедии он писал по этому поводу: «Я могу, следовательно, сказать, что был счастлив найти у древних другую Ифигению, которую мог представить себе такой, кар она мне нравилась». Расин сознается, что без этой фигуры он никогда не решился бы написать свою трагедию.