История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Первое, что фра Стеффано мне сказал, была поговорка: «Кто идет медленно, идет спокойно». Он потратил пять дней на путь, который я проделал за один; но он чувствовал себя хорошо и не испытывал неприятностей. Он сказал мне, что шел своей дорогой, когда ему сказали, что аббат — секретарь по памятным записям венецианского посла болен и находится в гостинице, после того, как его обокрали в Вальсимаре. Я иду вас повидать, говорит он, и нахожу вас в добром здравии. Забудем все и быстренько отправимся в Рим. Для того, чтобы доставить вам удовольствие, я буду идти шесть миль в день.

— Я не могу. Я потерял свой кошелек и я должен двадцать паоли.

— Я поищу их с помощью святого Франциска.

Он приходит через час с проклятым сбиром, пьяницей и содомитом, который говорит мне, что если бы я поведал ему о своем положении, он бы отнесся ко мне с уважением. Я дам тебе, сказал он, сорок паоли, если ты обязуешься обеспечить мне протекцию твоего посла в Риме, но ты их мне вернешь, если тебе это не удастся. Ты дашь мне расписку.

— Очень хорошо.

Все было сделано в четверть часа, я получил сорок паоли, я заплатил свои долги, и отправился в путь с монахом.

Через час после полудня он сказал мне, что до Колейорито еще далеко, и мы могли бы остановиться на ночь в доме, который он показал мне, в двухстах шагах от дороги. Это была хижина, и я сказал ему, что там нам будет плохо; но мои протесты были бесполезны, я должен был подчиниться его воле. Мы пошли туда и увидели только дряхлого старика, лежащего и кашляющего, двух уродливых женщин тридцати или сорока лет, и троих детей, совсем голых, корову в углу и противную тявкающую собаку. Нищета была очевидна, но ужасный монстр, вместо того, чтобы подать им милостыню и уйти, попросился к ним на ужин от имени святого Франциска.

Нужно, — сказал старый умирающий своим женщинам, — приготовить курицу, и вытащить бутылку, что я храню в течение двадцати лет.

Кашель сотряс его так сильно, что я решил, что он умирает. Монах ему пообещал, что святой Франциск его омолодит. Я хотел пойти в Коллефиорито в одиночку и там его ждать, но женщины этому воспротивились, и собака взяла меня за одежду зубами, что меня напугало. Мне пришлось остаться.

После четырех часов курица была по-прежнему жесткой; я откупорил бутылку и обнаружил уксус. Потеряв терпение, я вытащил вкусной еды из заплечного кармана монаха, и увидел, как все эти женщины обрадовались такому количеству хороших вещей. После того, как мы все неплохо поели, нам предложили две большие постели из довольно хорошей соломы, и мы легли в темноте, поскольку не было свечи или масляного светильника. Пять минут спустя, в тот самый момент, когда монах сказал мне, что с ним легла женщина, я чувствую около себя другую. Ее бесстыдство меня заводит, и дело идет, хотя я абсолютно не готов делить ее раж. Возня, которую производит монах, пытаясь защититься от своей, делает сцену такой смешной, что я не могу заставить себя рассердиться. Монах громко зовет на помощь святого Франциска, не рассчитывая на мою. Я был в еще большем затруднении, чем он, потому что, когда я захотел подняться, собака напугала меня, бросившись мне на шею. Эта же собака перешла от меня к монаху, а от монаха — обратно ко мне, казалось, сговорившись со шлюхами, чтобы помешать нам защититься от них. Мы громко кричим — Убивают! — но напрасно, потому что дом стоит отдельно. Дети спят, старик кашляет. Нет возможности спастись. Надеясь, что она уйдет, если я буду немного снисходительней, я решаю позволить ей делать, что хочет. Я нашел, что тот, что сказал: sublata lucerna nullum discrimen inter mulieres [63], говорил истинно, но без любви это великое дело — мерзость.