История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Она написала мне письмо без «р», которое я храню; если бы я мог остаться в Штутгарте, используя эти игры, я добился бы ее победы, но, по прошествии недели праздников, триумфов и получения полного удовлетворения, в десять часов утра прибыл курьер, предваряющий приезд герцога, и объявил о прибытии в три или четыре часа пополудни Его Величества Серма. Едва услышав эту новость, я сказал с полным спокойствием Баллетти, что хочу проявить уважение к монсеньору, выехав к нему вперед, чтобы въехать в Луисбург во главе его свиты, и, желая встретить его по крайней мере за два поста отсюда, я должен выехать немедленно. Он поддержал мою идею и отправил свою красавицу служанку нанять лошадей на почте. Но когда он увидел, что я собрал свой чемодан и не слушаю его справедливых замечаний, что я мог бы оставить свои вещи у него, он обо всем догадался и счел дело в высшей степени забавным. Я ему все подтвердил. Он погрустнел, поняв, что он со мной расстается, но рассмеялся, над впечатлением, которое произведет эта гасконада в головах трех офицеров и в голове Герцога. Он пообещал мне написать обо всем в Мангейм, где я решил остаться на неделю, чтобы повидать моего дорогого Альгарди, который перешел на службу к Выборщику Палатину, и г-на де Сикингена, которому я должен был передать письмо от графа Ламберга, а также аналогичное для барона де Беккера, министра Выборщика Палатина.

Когда лошади были запряжены, я обнял моего дорогого друга, его малышку и его служанку, и сказал почтальону направиться на дорогу в Мангейм.

Прибыв в Мангейм, я узнал, что двор находится в Светцингене, и я остался там ночевать. Я нашел там всех, кого хотел. Альгарди женился; г-н де Стикинген собрался выехать в Париж послом Выборщика, а барон де Беккер представил меня Выборщику. На пятый или шестой день моего там пребывания умер принц Фридрих де Дё-Пон; но вот анекдот, который я услышал накануне его смерти. Доктор Альгарди был врач, который заботился о его здоровье во время болезни. Накануне дня смерти этого прекрасного и бравого принца я был на ужине у Верачи, поэта Выборщика, когда туда прибыл Альгарди.

– Как дела у принца? – спросил я у него.

– Бедному принцу осталось жить не более двадцати четырех часов.

– Он знает об этом?

– Нет, так как он надеется. Он только что заставил меня страдать. Он позвонил мне, чтобы я сказал ему всю правду без утайки, и заставил меня дать ему слово чести, что я это сделаю. Он спросил, имеется ли прямая угроза жизни.

– И вы сказали ему правду.

– Отнюдь нет. Я не настолько глуп. Я ответил ему, что он совершенно прав насчет того, что его болезнь смертельна, но что природа и искусство способны делать то, что вульгарно называют чудом.

– Значит, вы его обманули? Вы солгали.

– Я не обманул его, так как его излечение есть вещь возможная. Я не хотел, чтобы он отчаялся. Долг умного врача никогда не давать отчаиваться своему больному, потому что отчаяние может лишь ускорить его смерть.

– Но согласитесь, что вы солгали, несмотря на слово чести, которое вы ему дали, говорить правду.

– Я тем более не лгал, так как знаю, что он может поправиться.

– Значит, вы лжете сейчас?

– Тем более нет, так как он умрет завтра.

– Проклятье! Нет ничего более иезуитского, чем это.

– Никакого иезуитства. Мой первый долг есть продолжить жизнь больного, я должен его ограждать от новости, которая может лишь сократить ее, когда речь идет лишь о нескольких часах, в силу физических причин; и без всякой лжи я сказал ему то, что, в конечном итоге, не является невозможным. Значит, я не лгал, и не лгу сейчас, потому что, в силу своего опыта, я даю вам прогноз того, что, согласно моим предположениям, должно произойти. Так что я не лгу, потому что в действительности я готов спорить на миллион против одного, что он не вернется к нам, но я не поставлю на свою жизнь.

– Вы правы; но вы, тем не менее, обманули принца, потому что он имел намерение узнать, поправится ли он, не то, что он сам знал, но то, что вы должны знать в силу своего опыта. Несмотря на это, могу вам сказать, что, будучи его врачом, вы не могли сокращать его жизнь, сообщая убийственную новость. Из всего этого я заключаю, что у вас плохая профессия.

По истечении пятнадцати дней я покинул приятный Свессинген, оставив Верачи, поэту, небольшую часть моих вещей, которую пообещал как-нибудь забрать; но на это у меня более не нашлось времени. Верачи хранит все, что я ему оставил, уже тридцать один год. Это человек самый странный из всех, кого я знал как поэта. Чтобы отделиться от прочих, он погрузился в странности. Он попытался ввести в моду стиль, совершенно противоположный тому, в котором работает большой мастер Метастазио, создавая свои серьезные стихи и претендуя на то, что, выполненные таким образом, они дают больше мастеру, создающему свои стихи для переложения на музыку. Джумелли внушил ему эту странность.