История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Дав мне цехин, она спросила, хочу ли я, чтобы она пригласила девочку на ужин, но моя бабушка воспротивилась, и я был ей благодарен. На следующий день я вернулся в Падую вместе с моим учителем, и там Беттина легко заставила меня забыть Панталонсину.

После этого приключения я больше ее не видел, вплоть до этого момента в Шарлоттенбурге. Прошло двадцать семь лет. Ей должно было быть тридцать пять лет. Если бы я не знал ее имени, я бы ее не узнал, так как в восемь лет ее черты еще не сформировались. Мне не терпелось увидеться с ней в ее комнате с глазу на глаз и узнать, помнит ли она эту историю, потому что я считал невероятным, чтобы она могла меня узнать. Я спросил, есть ли с ней ее муж Денис, и мне ответили, что король приказал его выслать, потому что тот дурно о нем отозвался.

На следующий день я велел отвести меня к ней, сказал о себе доложить, и она приняла меня вежливо, сказав, однако, что не думает, что имела удовольствия меня когда либо видеть.

Однако постепенно я стал вызывать в ней все больший интерес, когда стал говорить о ее семье, ее детстве и ее таланте, с которым она очаровывала Венецию, танцуя менуэт; она прервала меня, говоря, что ей тогда было только шесть лет, и я ответил, что ей и не могло быть больше, потому что мне было также десять, когда я влюбился в нее.

– Не знаю, говорить ли вам, но я никогда не забывал, – сказал я ей, – тот поцелуй, который вы мне дали по приказу вашего отца за маленький подарок, что я вам сделал.

– Подождите. Вы дали мне кольцо. Вы были одеты аббатом. Я тем более никогда вас не забывала. Возможно ли, что это были вы?

– Это я.

– Мне это необычайно приятно. Но, если я вас не узнала, невозможно также, чтобы вы узнали меня.

– Разумеется, потому что, если бы мне не сказали ваше имя, я бы не подумал о вас.

– За двадцать лет, друг мой, лицо меняется.

– Добавьте также, что в шесть физиономия еще не сформировалась.

– Вы можете быть хорошим свидетелем, что мне только двадцать шесть лет, несмотря на то, что злые люди дают мне на десять лет больше.

– Пусть говорят. Вы в расцвете ваших лет и созданы для любви; и я чувствую себя счастливейшим из людей, что мне удалось сказать вам, что вы были первая, кто внушил моему сердцу любовное чувство.

От этих разговоров мы растрогались, но опыт научил нас обоих, что следует остановиться на этом и разойтись.

Денис, еще молодая, прекрасная и свежая, уменьшала свой возраст на десять лет; она знала, что я это знаю, но, несмотря на это, желала, чтобы я это подтверждал, и она бы меня возненавидела, если бы я, как последний дурак, вздумал доказывать ей правду, которую, впрочем, она знала и сама. Ее не заботило, что я думаю по этому поводу. Может даже быть, что она полагала, что я должен быть ей благодарен за то, что, благодаря вполне простительному заблуждению, она позволила мне скинуть себе десяток лет, как и ей, и выказывала себя готовой послужить этому случайным свидетелем. Меня это не заботило. Уменьшение возраста – это особенность, свойственная женщинам театра, в основном, из-за того, что они знают, что, несмотря на весь их талант, публика ими пренебрегает, когда узнает, что они стары.

Сочтя за весьма добрый знак прекрасную искренность, с которой она сделала меня соучастником своей слабости, я не сомневался в ее добром отношении к моим любовным чувствам, и в том, что она не заставит меня вздыхать долгое время. Она показала мне весь свой дом, и видя, что она устроена со всех точек зрения с большой элегантностью, я спросил, есть ли у нее друг, и она ответила с улыбкой, что весь Берлин об этом знает, но все ошибаются в основных качествах этого друга, потому что он ей скорее отец, чем любовник.

– Вы заслуживаете, однако, настоящего друга, и мне кажется невозможным, чтобы вы могли без такого обходиться.

– Уверяю вас, я об этом не беспокоюсь. Со мной случаются судороги, которые составляют несчастие моей жизни. Я хотела ехать в Тёплиц на воды, где, как меня заверили, я выздоровею, но король отказал мне в разрешении; однако я выберусь туда в будущем году.

Она видела, что я загорелся, и, мне кажется, ей нравилась моя сдержанность; я спросил у нее, не могут ли ей не понравиться мои частые визиты. Она ответила мне, смеясь, что если меня это не напрягает, она может назваться моей племянницей или кузиной. Я ответил ей без смеха, что это может быть и правдой, и что она может быть моей сестрой. Основания для такой возможности, заставив нас говорить о дружбе, которую ее отец испытывал по отношению к моей матери, привели нас к ласкам, которые вполне допустимы между родственниками. Я откланялся, когда почувствовал, что они могут завести меня слишком далеко. Она спросила, провожая меня до самой лестницы, не хотел бы я отобедать с ней завтра. Я согласился. Вернувшись в свою гостиницу весь в огне, я думал о поворотах судьбы и, в конце размышлений решил, что должен уплатить мой долг Высшему Провидению, согласившись с самим собой, что родился счастливым.