История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11

— Ладно. Я оставлю вас в гостинице. Что вы будете делать? Знайте, что, несмотря на то, что вы очень хороши, и что у вас есть чувства, существуют мужчины, которые захотят от вас, как от красивой женщины, лишь, чтобы вы пожертвовали своими чувствами, и, в качестве персоны, которая захотела бы, чтобы ее чувства были уважены задаром, не дали бы вам и экю. Человек, которого вы, к своему несчастью, любите, не знает меня, и он обрекает вас на нищету или на поругание. Этого ничего не будет, так как я тот человек, который вам нужен, но позвольте сказать вам, что это род чуда. Считаете ли вы теперь, что этот человек вас любит? Это монстр. Я в отчаянии, видя вас плачущей, но это необходимо, и я не раскаиваюсь, что был с вами жесток, потому что то, как я с вами обращаюсь, меня оправдывает. Знайте, что ваша особа мне чрезвычайно симпатична, и что я интересуюсь вами только потому, что вы внушаете мне самые горячие желания; но знайте также, что я не попрошу у вас и единого поцелуя, и что в самом Риме я вас не покину; но прежде чем мы прибудем в Рим, я докажу вам, что граф не только вас не любит, но что это мошенник.

— Вы докажете?

— Да, даю вам в этом слово чести. Но осушите ваши слезы, и попытаемся провести день, как вчера. Вы не поверите, насколько я рад, что вы оказались у меня на руках. Только из чувства дружбы я хотел бы уверить вас, что все образуется; если не воспоследует любовь, я переживу это спокойно.

Хозяин принес мне счет за весь ужин, и я подождал ее, но я оплатил его, не глядя на бедную влюбленную, я опасался даже ей что-то сказать. Слишком сильная доза медицины, вместо того, чтобы вылечить, может нанести вред. Я умирал от желания послушать ее историю, и я надеялся узнать ее, прежде, чем мы приедем в Рим. Мы поехали, и не разговаривали до самой гостиницы «Де ла Скала», где слезли.

Я подумал, что лучше взять двух почтовых лошадей, потому что от «Ла Скала» до Радикофани на лошадях возчика мы потратили бы четыре часа, в то время как на почтовых нам хватило бы двух. Я сказал возчику ждать нас там и заказал почтовых на десять часов. Было только шесть, и было значительно лучше ожидать там, где мы были, четыре часа, чем сразу двинуться в путь, потому что тогда бы я догнал этого повесу, что обманул бедную девочку. Такой расклад очень понравился возчику, который таким образом избавил свою душу от заботы тащить свою коляску в гору, и свой кошелек — от необходимости потратиться на третью лошадь. Англичанка нарушила молчание, чтобы сказать, что следовало бы взять почтовых сразу, как я это решил, потому что с десяти до полудня будет сильная жара.

— Это правда, — сказал я, — но граф д'Этуаль, которого мы наверняка застанем в Радикофани, будет не рад меня увидеть.

— Почему же? Наоборот.

Чувство жалости помешало мне ответить, потому что довод, который я бы ей привел, вызвал бы у нее новые слезы. Я смотрел на любовь этой девушки как на настоящую болезнь, которая делала ее душу слепой; она не позволяла ей распознать в этом соблазнителе своего настоящего палача, и она бежала за своей погибелью, потому что не находила в себе достаточно силы отвергнуть свой инстинкт. Чтобы ее вылечить, я не мог прибегнуть к нежным уговорам; мне нужно было для этого грубое рассуждение; это был зуб, который я мог вырвать у нее только клещами, не поддаваясь малейшей жалости к ее страданию и не обращая внимания на ее слезы. Но была ли причиной, что заставляла меня так действовать, простая порядочность? Или это любовь к невинной красавице, что была у меня перед глазами, чья печаль пронзала мне душу? Это все мешалось воедино, но все обстояло именно так: если бы я нашел ее некрасивой и угрюмой, я, возможно, оставил ее умирать от голода; отсюда следовало, что я действовал только для себя. Так что прощай, добродетель! Это был вкусный кусочек, который я хотел вырвать у другого и съесть сам; но я себе так не говорил; когда я сомневаюсь в себе, я увожу в сторону мое размышление; я искренне разыгрываю ложного персонажа, которого могу сыграть хорошо, лишь вообразив, что не играю.

После отъезда возчика я пригласил англичанку на прогулку по окрестностям, поэтическая красота которых поражала. Бетти попыталась мне внушить, что сельская местность в Англии была бы еще более прекрасна, если бы там были виноградники, и чтобы ее развлечь, я сделал вид, что внял ее рассуждениям, изящество которых веселило мне душу. Она говорила на флорентийском наречии с ошибками и погрешностями в слишком твердом произношении, что в сочетании с английским акцентом наполняло мои уши наслаждением. Я томился, видя эти подвижные губы, которые я не осмеливался поцеловать, потому что тут же все бы и кончилось. Любовь, что жаждет восхищаться, не знает другого языка.