История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6

Ее портрет был у меня внутри золотой табакерки, и я его никогда не показывал Эстер из опасения, чтобы, сочтя Манон, может быть, более красивой, чем она, она не могла подумать, что я не показываю его из-за тщеславия, что меня бы только огорчило. Я быстро открыл шкатулку и взял табакерку. Могло так статься, что Эстер нашла бы Манон некрасивой или сочла бы необходимым сделать вид, что находит ее таковой, но она воздала ей хвалы, сказав только, что девушке со скверной душой не следует иметь такое красивое лицо. Она захотела также взглянуть на все портреты, что у меня были, которые м-м Манцони отослала мне из Венеции, как читатель, может быть, помнит. Среди них были и ню, но Эстер не стала изображать ханжу. О\'Морфи ей очень понравилась, и она сочла ее историю, которую я рассказал ей со всеми обстоятельствами, очень любопытной. Портрет М.М., сначала в виде монашки, а затем ню, заставил ее много смеяться; она хотела услышать ее историю, но я от этого уклонился. Мы сели за стол и провели за ним два часа. Перейдя очень быстро от смерти к жизни, я ел со всем возможным аппетитом; Эстер ежеминутно торжествовала, что смогла стать моим доктором. Я обещал ей, вставая из-за стола, отослать портрет Манон ее мужу не позже чем завтра, и Эстер зааплодировала моей идее, но час спустя она задала вопрос оракулу, надписав O S A D над ключами, в котором спросила, правильно ли я сделаю, отослав сопернику портрет неверной. Она провела расчет, вычитая и прибавляя, говоря мне со смехом, что не сможет составить ответ, и выдала, наконец, заключение, что я должен отправить портрет, но ей самой, и не проявлять злобы, посылая портрет ее мужу.

Я зааплодировал, снова поцеловал ее, сказал, что последую указанию оракула, и что я прекратил хвалить ее умение в обращении с оракулом, потому что она полностью овладела знанием. Эстер, естественно, смеясь и испытывая страх, что я начну относиться к ней слишком всерьез, постаралась уверить меня в обратном. С этими дурачествами, которые так любит амур, он вырастает в гиганта в очень короткое время.

– Не будет ли слишком большим любопытством с моей стороны, – сказала она, – если я спрошу, где ваш портрет? Она говорит в своем письме, что отослала его вам.

– К сожалению, я не знаю, куда его подевал. Согласитесь, выкинутая подобным образом вещь не доставляет мне удовольствия.

– Поищем ее вместе, дорогой друг, я хочу ее видеть.

Мы нашли портрет среди книг, что лежали у меня на комоде. Эстер, удивленная, сказала, что я как живой; я счел возможным предложить его ей, сказав, однако, что он недостоин такой чести, и она приняла его с выражениями чрезвычайной благодарности. Я провел с ней один из тех дней, что можно назвать счастливыми, поскольку он протекал в радости, взаимном удовлетворении и спокойствии, без всякой суматохи страсти. Она ушла в десять часов, взяв с меня слово, что я проведу следующий день с ней.

Проспав восемь часов сном, который по пробуждении оставляет человека удивленным, поскольку ему кажется, что он вообще не спал, я пошел к Эстер, которая еще спала, но которую гувернантка постаралась разбудить. Она встретила меня смеясь, сидя в кровати и указывая мне на ночной столик, где лежала вся моя корреспонденция, за чтением которой она провела почти всю ночь. Она позволила мне целовать ее щеки цвета лилий с розами, защищая от моих рук свою алебастровую грудь, треть которой, доступная моим взорам, меня ослепляла, но не мешая моим глазам любоваться ее красотой. Я сел к ее коленям, восхваляя ее красоту и ее ум, созданных, как то так и другое, чтобы забыть тысячу Манон. Она спросила меня, красива ли та вся, и я ответил, что, не будучи еще ее мужем, я этого не знаю, и она улыбнулась, хваля мою сдержанность.

– Но, несмотря на это, – сказал я, – я знаю от ее кормилицы, что она хорошо сложена, и что никакое пятнышко не портит ни ее белизны, ни блеска всех ее секретных частей.

– Вы должны иметь обо мне другое мнение, – говорит Эстер.

– Да, мой ангел, потому что оракул поведал мне большой секрет; но это не мешает тому, чтобы я считал вас совершенно прекрасной всюду. Мне будет легко, став вашим мужем, воздержаться от того, чтобы трогать вас там.

– Значит вы считаете, – говорит она, краснея, живым тоном, – что, трогая там, вы можете обнаружить нечто, что уменьшит ваши желания?

На эту выходку, которая меня полностью обезоружила, я почувствовал стыд самого жестокого свойства. Я попросил у нее прощения, и под влиянием чувства оросил ее руки слезами, которые вызвали в ответ ее собственные. Пылая оба одним пламенем, в этот момент мы ощутили, что готовы были бы отдаться нашим желаниям, если бы позволила наша осмотрительность. Мы испытали нежный экстаз, за которым последовало успокоение, заставившее нас подумать о нежных радостях, которым мы могли бы предаться. Три часа пролетели очень быстро. Она сказала мне идти в ее кабинет, чтобы дать ей возможность одеться. Мы обедали с тем секретарем, который ей не нравился, и который мог только завидовать моему счастью.