История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

Ее дочь комментировала этот маленький диалог между мной и ее матерью столь забавно, что стала мне нравиться. Ей было тринадцать лет и выглядела она на десять; она была хорошо сложена, белокурая, веселая, забавная, но я не знал ни как ни чем ее влюбить в себя. Она просила меня составить ей протекцию у еврея, антрепренера оперы. Он пригласил ее письмом, которое написал, станцевать в па-де-де во второй опере, и обманул. Она просила меня заставить еврея подтвердить ее ангажемент. Я обещал ей пригласить еврея для беседы.

Вторая прибывшая была пармезанка Редегонда, красивая, высокого роста. Коста, пармезанец, сказал мне, что она сестра моего местного слуги. После двух или трех минут катехизации я счел эту Редегонду достойной изучения. Пришел аббат Гама и поздравил меня, видя между двух красивых девушек. Я пригласил его занять мое место, и он принялся рассказывать им байки; они смеялись над ним, но он продолжал свое. Он полагал, что нравится им, я это видел и хорошо понимал, что тщеславие может ему мешать увидеть, что он смешон; однако я не предвидел, что в его возрасте стану похож на него. В действительности, я об этом не думал. Несчастен тот старик, который не может о себе судить и не замечает, что тот самый пол, который он прельщал, будучи молодым, должен его презирать, когда он показывает, что имеет еще претензии, несмотря на то, что годы лишили его всего того, что необходимо, чтобы нравиться.

Моя прекрасная Тереза прибыла последней, вместе со своим мужем и Цезарино, который был очень красиво одет; я поцеловал его, после того, как расцеловался с его матерью, и сел за стол между ними двумя. Аббат Гама, усевшись между Редегондой и ла Кортичелли, развлекал своими забавными речами весь стол. Я посмеивался, наблюдая, с каким старанием мой местный лакей менял тарелки за своей сестрой Редегондой, которая преисполнилась гордости, что имеет право на те почести, на которые ее брат не может и надеяться; она улучила момент, чтобы сказать мне:

— Это хороший мальчик, у которого, к сожалению, нет никакого таланта.

Я положил специально в карман золотую эмалированную коробочку, внутри которой был мой портрет в медальоне, нарисованный по эмали, очень похожий. Я заказал его в Париже, чтобы сделать подарок м-м д'Юрфэ, и не отдал ей, потому что художник изобразил меня слишком юным. Я наполнил ее великолепным табаком из Гаваны, который г-н де Шавиньи подарил мне и который Терезе очень нравился, и ждал случая, чтобы достать ее из кармана, когда она попросит.

У аббата Гама был очень хороший табак в табакерке из Индии, он передал его Терезе, а она дала ему свой, в табакерке из светлого перламутра, инкрустированного золотыми арабесками — красивей нельзя себе представить. Гама покритиковал табак Терезы, я нашел его хорошим, но смел сказать, что мой лучше. Я достал свою табакерку и предложил ей попробовать, держа ее раскрытой. Она не могла видеть портрет. Она согласилась, что он превосходен.

— Что ж, мадам! Не хотите ли обменяться?

— Охотно. Дайте мне бумажки.

— Этого не нужно. Поменяем табак в коробках, в которых он содержится.

Говоря так, я кладу табакерку Терезы в свой карман и предлагаю ей свою, в закрытом виде. Когда она видит портрет, она издает крик, который заинтриговывает компанию, и не может удержаться и не поцеловать медальон.

— Взгляни, говорит она Цезарино, — вот твой портрет.

Цезарино смотрит на него, удивленный, и коробочка обходит вокруг стола. Все заявляют, что это мой собственный портрет, сделанный десять лет назад, но может сойти и за портрет Цезарино. Тереза поражена и клянется, что коробочка больше не покинет ее рук, поднимается из-за стола и целует снова своего дорогого брата. Я вижу, как аббат Гама строит в своей политической голове развернутый комментарий к этой маленькой историйке. Он уходит к вечеру, сказав мне, что ждет меня завтра к завтраку.

Я провел день, любезничая с Редегондой и с Терезой, которая, видя, что эта девушка мне нравится, посоветовала с ней объясниться, и предложила пригласить ее к себе, как только мне захочется. Но Тереза ее не слишком хорошо знала.

Аббат Гама дал мне на следующий день чашку очень хорошего шоколада; он сказал, что предупредил маршала Бота и что пойдет в четыре часа меня ему представить. Потом, всегдашний раб своего любопытства, он с достоинством упрекнул меня, что в своем коротком рассказе о моих приключениях я ничего не сказал ему относительно своей великой карьеры.

— Моя карьера, месье аббат, не столь и велика, но у меня есть друзья, чьи кошельки для меня всегда открыты.

— Если у вас есть подлинные друзья, вы богаты. Но такие друзья весьма редки.

Выйдя от него, я направился делать визит Редегонде, которую весьма охотно предпочел ла Кортичелли. Она приняла меня в комнате, где я увидел ее мать, ее дядю и трех или четырех детей, ее братьев.

— У вас нет другой комнаты, где вы могли бы принимать ваших друзей?

— Мне не нужна другая комната, так как у меня нет друзей, которых надо принимать.