История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

Я направился в отель Монморанси, чтобы одеться, и Клермон меня насмешил, рассказав, в какой тревоге пребывает мой брат из-за того, что я не пришел ночевать. Клермон меня причесывал, когда он вошел. Я живо вскочил, спрашивая: Париж или Рим, и он ответил: Рим. Я сказал ему подождать снаружи. Когда я оделся, я его позвал, и в этот момент вошел мой брат – художник со своей женой, которые сказали, что пришли пригласить меня на обед. Я тут же написал записку м-м д’Юрфэ, попросив у нее извинения за то, что не могу быть у нее сегодня, и сказал моему брату, что он пришел вовремя, чтобы присутствовать при наказании аббата, который, наконец, решился ехать в Рим тем способом, который я ему предписал. Я отправил Клермона в бюро Лионских дилижансов, чтобы взять и оплатить одно место; затем, менее чем в полчаса я вручил брату четыре векселя по пять луи каждый, один – для г-на Боно в Лион, другой – для г-на Цаппата в Турине, еще один – для Сасси, во Флоренции, и последний – для Беллони в Риме.

– Откуда мне знать, – говорит дурак, – что эти месье мне заплатят эти деньги, увидев эти записки?

– Если ты не уверен, оставь их мне, но насовсем. Ты всегда дерзок по отношению к своим благодетелям.

Приходит Клермон с оплаченным билетом на место в дилижансе, который выезжает завтра на рассвете. Я вручаю его ему и говорю «Прощай».

– Я могу пообедать с вами.

– Я этого не хочу. Иди обедать с Пассано, чудовище! Ты подписал свидетельство, что я подделыватель монет, и ты смеешь со мной разговаривать? Клермон, выставьте его за дверь.

Это было невероятно, но это так и было. Моя сестра спросила у меня, что я сделал с девицей, что у него отобрал.

– Я отправил ее в Венецию, разбогатевшую на две тысячи экю.

Это прекрасно, но подумайте о горе, которое должен испытывать аббат, видя вас спящим с ней.

– Эти дураки созданы, чтобы горевать. Он вам рассказывал, что она ни разу не захотела, чтобы он ее поцеловал, и что она его побила?

– Отнюдь, нет. Он сказал, что она его обожала.

Проведя приятно три или четыре часа, я проводил невестку в Оперу, а ее муж вернулся к себе. Она возносила мне самые горькие жалобы. В течение шести лет, что они были женаты, она ни разу не могла вкусить радостей замужества.

– Мне говорят, – сказала она, – что я могла бы просить развода, но я не могу, так как имею глупость его любить. Он погряз в долгах, и если я заставлю его вернуть мое приданое, я его разорю. Но, зная себя, зачем он на мне женился? Это предательство.

Она была права. Но мой брат говорил, что это не его вина, и что, женясь на ней, он надеялся, что перестанет быть фригидным. После ее смерти он женился на другой, и та его наказала. Она заставила его бежать из Парижа, оставив ей все, что у него было. Я поговорю об этом через двадцать лет от настоящего момента.

На следующий день, рано утром, мой брат уехал. Я увидел его только в Риме, шесть лет спустя. Я буду об этом говорить, когда буду в том времени. Я провел день у м-м д’Юрфэ, где, в конце концов, согласился, что малыш Тренти вернется из Аббевиля в Париж верхом, и назначил свой отъезд на третий день. Я посмотрел новую пьесу в ( Комеди ) Франсез, которая провалилась. Автор плакал горючими слезами. Его друзья говорили ему с сочувствием, что лишь злые чары привели ее к падению, но это сочувствие не вернуло ему денег, которые он потерял из-за провала.

Любопытство заставило меня пойти по тому адресу, что мне оставил Бонкузен, где должны были находиться две девицы, которые меня знали. Это было по улице Монмартр, такая-то дверь, такая-то аллея, этаж. Мой кучер вертелся туда-сюда пять или шесть раз и не мог найти дома. Я вышел, чтобы пойти искать пешком, с адресом в руке; торговка сказала мне, что в доме рядом недавно приехали две девушки-иностранки, и что они должны жить на третьем этаже. Я поднимаюсь и спрашиваю у женщины, открывшей мне дверь, про двух девушек-венецианок, которые должны были к ней приехать.

– Честное слово, у меня их пятнадцать, и чтоб я пропала, если я знаю, откуда они приехали. Войдите, и вы сами у них узнаете.

Это вызывает у меня смех, я вхожу и вижу кучу шлюх, которые производят неимоверный шум и которые, видя меня у дверей, издают крик, прежде, чем я захожу. Я прошу всех этих безумных успокоиться, и не собираюсь уже спрашивать о венецианках, которых ищу, так как это бордель. Я говорю со всеми, и за исключением одной, которая англичанка, все остальные оказываются француженки. Хозяйка спрашивает, не хочу ли я поужинать с какой-либо из них, я соглашаюсь; я не хочу выбирать и полагаюсь на ее вкус, попросив дать мне ту, что она сочтет наиболее пригодной, чтобы мне понравиться.