История жизни бедного человека из Токкенбурга

Родом он был из Анспаха.[190] Сперва я старался как бы невзначай пройти мимо него взад и вперед и с грустным сочувствием глядел, как он сидит там в печали, то подымая взор к небесам, то опуская его долу, улыбаясь иногда чему-то своему и не обращая на меня ни малейшего внимания. Даже по одному только внешнему облику этот сын человеческий представлялся мне поистине человеком Божьим.[191]

Наконец я решился присесть рядом с ним. Он уставился на меня неподвижным и серьезным взглядом и стал произносить какие-то бессвязные слова, к которым я внимательно прислушивался, так как среди них проскальзывало по временам нечто совершенно разумное. Как я мог приметить, его больше всего мучило то, что, происходя из порядочной семьи, он оказался в нынешнем положении только по собственной вине и теперь глубоко страдал от мук совести и от тоски по дому.

Понемногу, намеками, я поведал ему о том, что у меня на душе, с главной целью — услыхать что-нибудь себе в утешение. Мне показалось, что у этого человека был подлинный дар предвидения.

— Братец ты мой! — обратился он ко мне однажды во время такой беседы. — Братец ты мой, сиди тихо! В том, что ты страдаешь, есть, конечно, твоя вина и, страдая, ты несешь свое более или менее заслуженное наказание. А станешь суетиться — сделаешь себе только хуже. Грядут, грядут перемены и очень большие. Только король есть король. А все эти генералы, полковники, майоры — всего лишь его слуги, мы же — ах! — мы просто бездомные проданные собаки, годные в мирное время для кулака, а на войне для пули да для штыка. Но дело не в этом, братец ты мой! Может, повезет тебе найти калитку, и ежели она отворится тебе, — тогда делай, как знаешь. Однако гляди, братец ты мой, — действуй без усилия и насилия, а не то все пойдет насмарку!

Эти и подобные слова говаривал он мне часто. Никаким на свете первосвященникам и левитам[192] не удалось бы так вразумить меня и одновременно так глубоко утешить, как это сделал он.

А тем временем вокруг стали вполголоса все чаще поговаривать о войне. То и дело прибывали в Берлин все новые полки, и нас, рекрутов, присоединили к одному из них. Ежедневно приходилось шагать за городские ворота на маневры — развивать наступление вправо и влево, атаковать, совершать ретирады,[193] выдвигаться «плутонами» и «дивизионами»[194] и чего только еще не выдумал бог Марс!

Дело дошло наконец до генерального учения и смотра. Тут началось такое, что этой книжки не хватило бы, чтобы все описать. И хотел бы, да не сумел бы. Во-первых, из-за неимоверного множества всяких военных орудий, большинство которых я увидел в первый раз. Во-вторых, из-за того, что голова моя и уши так переполнились страшным шумом ружейной пальбы, барабанного боя и военной музыки, командных выкриков и всего прочего, что впору было им лопнуть. И, в-третьих, к тому времени мне столь опротивели все наши экзерциции, что я не имел уже сил примечать, что там еще выделывают в тысячный раз все эти пехотные и кавалерийские подразделения.

Потом уже, правда задним числом, я подчас сильно жалел, что не запомнил получше все виденное мною. Ибо хотелось бы мне, чтобы всем моим друзьям и, вообще, всем землякам удалось хоть один денек поглядеть на все это. То-то был бы у них тогда повод для многих и многих глубокомысленных раздумий!

Итак, вот лишь самая малость.

Необозримая равнина заполнена военным людом. По всем углам и краям плаца расположились многие тысячи зрителей. Две большие армии выстроились в искусном боевом порядке друг против друга. Уже слышится на их флангах басовитый рык тяжелых орудий, направленных в сторону неприятеля. Армии начинают наступление, открывают пальбу, производя такой ужасный грохот, что соседа не услышишь, и за дымом ничего не видать.

Там несколько батальонов ведут заградительный огонь, тут противники атакуют фланги друг друга; здесь блокируются батареи, там выстраивается «двойной крест».[195] Вот войска форсируют речку по наплавному мосту, а там рубятся кирасиры и драгуны, и несколько гусарских эскадронов[196] всех цветов радуги налетели друг на друга так, что над конями и всадниками поднялись тучи пыли. Вот происходит нападение на воинский лагерь. Авангард, в составе которого и я имел честь действовать, рушит палатки и ретируется. Повторяю еще раз: глупо было бы воображать, что я даю полное описание генерального учения прусской армии. Одна надежда, — что читатель удовлетворится сей малостью или лучше уж простит мне ее за то, что я не слишком надоедаю ему своей болтовней.

L БОГ С ТОБОЙ, БЕРЛИН! БОЛЬШЕ МЫ НЕ УВИДИМСЯ НИКОГДА