История жизни бедного человека из Токкенбурга

Однако моих заимодавцев все это не волновало, а должников такие рассуждения тем более не могли напугать. И первые взялись преследовать меня еще упорнее и злее. И все это вкупе с моим раздраженным воображением породило, —

LXXIII УВЫ, НЕМАЛЫЕ СОБЛАЗНЫ

О них-то я должен кое-что порассказать тебе, сынок! Дабы предостеречь тебя от того, сколь ужасно для честного человека залезать в долги, которые невозможно погасить; семь долгих лет стенать под этим невыносимо тяжким бременем; мучиться от тысячи неисполнимых желаний; в сладких грезах строить воздушные замки и всякий раз в ужасе пробуждаться; долгое, бесконечно долгое время уповать на помощь, существующую только в твоем воображении, или даже втайне надеяться на... некое чудо.

Представь себе бедного сына человеческого, который, смертельно устав от всяческих пустых мечтаний и упований, забот и хлопот, отчаивается вконец и приходит к убеждению, что сам великий Промысл, должно быть, вознамерился растоптать его во прах, превратить его в посмешище для всего света и заставить его на глазах всех его недругов держать ответ за последствия собственной опрометчивости.

А если, как это бывает, появляется у него мысль, что Господь и знать-де его не желает и проч., — тут подумай, хорошенько подумай, сын мой! В таком деле соблазнитель не дремлет; бывало, и у меня появлялось такое чувство, что вот они, его нашептывания, когда я, набегавшись за целый день в тщетных поисках людской поддержки, брел в унынии или, скорее, — в полубезумии к своему порогу и обращал застывший свой взор на речной поток внизу, подо мною, туда, где он поглубже, — о, именно тогда мне чудилось, что черный ангел шепчет мне:

— Безумец, да прыгай же вниз! Ведь силы твои исчерпаны. Погляди, как ласковы эти волны! Всего лишь миг — и душа твоя погрузится в них, словно в тихую колыбель, и ты уснешь спокойным сном, тихо, тихо. И не станет для тебя уже ни вопля, ни страдания, и сердце твое упокоится в блаженном забвении на веки вечные.

«О, небо! Если б я мог! — думалось мне тогда. — Но какой же страх, Боже, какой ужас пробегал по членам моим! — Забыть ли мне Твои слова, забыть ли правила своей жизни? Нет! отойди от меня, сатана! Я выстою, я заслужил свое, я все это сам заслужил!»

В другой раз этот враг рода человеческого представил мне орудие смерти молодого Вертера[284] с самой привлекательной стороны. «У тебя в десять раз больше причин, чем у него, а он был совсем не дурак, — ведь заслужил же он благодаря всему этому почет себе и славу и покоится ныне в ласковых объятиях смерти. — Заслужить-то он заслужил! Однако — чем? Нет, не нужна мне такая слава!»