История жизни, история души. Том 3

Кето же ничего не разбирали, чисто дети. Им лишь бы сияло. Какие шкуры за эти жестянки отдавали, и-и, милая моя!

7

— Перво дело — это о душе тщися. Оттого и младенцев крестили. Пусть оно дитя вовсе бессмысленное, а душа в нём от рождения человеческая. Ежели, к примеру, помрёт дитя крещёное, так в рай его душенька, к господнему престолу. Или опять же кето: нехристи они были, не нашего Бога, и пропадали их души в геенне огненной, как по Писанию. А как мы стали, православный то есть народ, обживать ихние места, то духовенства наши самым первым делом начали крестить их в нашу веру, о душе, значит, беспокоиться.

И вот, бывало, как съезжаются они к нам, к отцу, значит, моему, к Ефиму Петровичу, с пушниной - а у них это вроде праздник был, — тут-то, милая моя, и все духовенства наши, со всей округи.

Красота какая несказанная, матушка ты моя! Одеяния праздничные, песнопения торжественные! Соберутся на этом берегу, подле церкви, вот где теперь засольная, и прямо в Енисей их купают, кето этих, и мужиков, и баб, и младенцев. Имена им нарекали всё более какие попроще - Иван там или Марея, Василий, Макарий, Анна...

Как окрестят, так в книги заносят, а потом и водочки поднесут, чтобы не простыли, потому как в эту пору вода сильно холодная бывает.

Так они, окаянные души, прости Господи, додумались из-за этой водки по много раз креститься тут же подряд, пока духовенства-то не догадались.

А как тут догадаешься, ежели они для православного человека все на одно лицо? Вон нашему бригадиру родной дядька, Катыргынч звался по-ихнему, так тот до тех пор крестился, пока не помер то ли от воды, то ли от водки этой самой, не вру, милая моя!

Зато уж племянничек шибко грамотный стал при советской власти. Прошлый год аж в Москву ездил. А девка-то его курсы кончила, в избе-читальне работает, может, видела? Лик — как блин. С пермамен-том ходит. Всё ко мне наведывается, газеты читает.

Газеты — это пускай, раз она на это поставлена, я всё равно не слушаю, а про беседы я ей так отрезала, так отрезала, что она только рукой махнула, да и пошла.

Октябринкой её звать, с мотористом гуляет.

8

— Огородами мы не занимались, ни к чему нам было. Что потребуется, всё сверху привозили. Вверху-то оно недорого, и себе брали, и торговлю вели. Мы ведь все по торговой части, земледелием не интересовались; так ежели которая возле дома покопается. Опять же огурцы тут не родятся, картошка тоже не родилась. Выгоды не было никакой.

Это уж как колхозы начались, так и огороды. Тайгу повырубили, мужики корчевали. Ох, и старался Евдокишка, думала — пуп надорвет. Лентяй и последний человечишко у отца моего, Ефима Петровича, считался, а тут и рад стараться, себя выказывать.

Наташка-то, Наталья Финогеновна, тоже в колхоз записалась. Ей чего, она баба здоровая. Помянула добром хлеб-соль нашу. Как угнали её мужика, братца-то моего Макария, и слезинки не пролила. Лучшую квартиру ей выдала советская власть в нашем дому, а ей хоть бы что, бесстыжей. Как Шурку-рыжую себе в дочки взяла, так ей ещё и на Шурку всего выделили.

Я-то сама в колхоз не вступала, нет, куда мне, хворая я, к тяжёлому труду не способная, да уж к тому времени и из возраста стала выходить — бумаги мне о том хороший человек справил. Ну а они мне — народ-то, — чем, мол, жить-то будешь, Ефимывна? Или, мол, от отца золотишко осталось? «Ничего, - говорю, - проживу, не без ума, ум, он дороже золота», — это я им.

И прожила, прожила без ихнего колхоза, потихонечку да помаленечку благодаря Господу и родителю-покойнику.

А так-то, подумать, чего не прожить. Где кому огородишко уберёшь, где с ребятишками поводишься, где по покойнику почитать, вот и проживёшь.

Тут золото ни при чём. Пу-усть себе думают!

А в Мироедиху мы приехали втроём - Фая, довольно миловидная и очень церемонная молоденькая официантка из столовой аэропорта, Вильма, высокая, с малиновым румянцем во всю щёку и топорно-правильными чертами лица молчаливая эстонка, бухгалтер рыбзавода, и я.

Ехали мы сюда на десять дней, помогать колхозу убирать картошку, а застряли на целый месяц.

«По нашей собственной дурости, — уверяет Фая, — через то, что мы чересчур себя показываем. Плохо работали бы, так нас быстро бы спровадили, как прошлый год райсоюзовских. А мы наравне с колхозниками и даже лучше стараемся, вот они нас и держат, и держат. Главное, по своей воле никак не уйдёшь, посуху через тайгу дороги нет, а лодки колхоз не даёт».

Мы, не разгибаясь, идём соседними грядками, выбираем из размокшей земли картофель и переговариваемся.

«А куда тебе, Фая, торопиться? - говорю я очень убедительным тоном, поддразнивая её. — Ты молодая, у тебя все впереди, так какая тебе разница — десять дней или месяц?»