Историки железного века

Исследовательский подход Сытина, замечает И.Л. Зубова, имел «мало общего с традиционным краеведением, страдавшим чрезмерным эмпиризмом с описательным повествованием и пересказыванием содержания источника». Только ученый, владеющий междисциплинарными знаниями и подходами, мог выдвинуть «идею создания музея-заповедника в городе Ульяновске, изучающего и показывающего жизнь различных слоев симбирян во всем ее многообразии в 70-е годы позапрошлого века». Создание и работа музея-заповедника стали «яркой иллюстрацией междисциплинарного подхода и микроистории, превосходящей саму себя»[1107].

Сытин переосмыслил само содержание краеведения, подчеркнув его выдающееся значение в патриотическом воспитании молодого поколения. Предлагая вводить в старших классах школы музейную, архивную и археологическую практику, он ставил конкретную и в высшей степени гуманную задачу: «Надо научить грамотно защищать памятники истории, культуры и архитектуры»!

Ссылаясь на слова отца Ленина И.Н. Ульянова, Сытин предлагал понятие «родиноведения». Подчеркивая его значение для перестройки ни много ни мало всей системы национально-патриотического воспитания, Сытин высказал соображения, буквально выстраданные огромным педагогическим опытом и предельно актуальные до сих пор: «Патриотическое воспитание (не лозунговое) начинается “от калитки родного дома”. И от этой калитки надо вести юных к понятию “Родина”, “Отечество”. Сейчас же мы начинаем с величественных и непонятных абстракций»[1108]. И даже хуже, добавил бы я сейчас.

Сытин был исключительно строгим к себе и людям ученым. Он много размышлял и записывал свои размышления, часто не думая о публикации, а с каким-то смирением относительно судьбы своих творений. Особенно это касается его краеведческих работ, в которых старался не афишировать ни своего имени, ни своего вклада. На многих из выпущенных им брошюр не было даже указания автора[1109]. Приходит на ум образ летописца: «Когда-нибудь монах трудолюбивый найдет мой труд усердный, безымянный, засветит он, как я, свою лампаду – и, пыль веков от хартий отряхнув, правдивые сказанья перепишет»[1110].

Сытин был редкостным трудоголиком, испытывавшим удовлетворение, по словам И.Л. Зубовой, от самой элементарной, «черновой работы историка», которой он занимался ежедневно, нередко не выходя из дома и превратив квартиру в творческую мастерскую. Штабели коробок из-под обуви, наполненных выписками из архивов и разложенных в определенном системном порядке, заполняли целую комнату в его квартире (пространство другой комнаты и прихожей заполняли книги)[1111].

Ему был присущ особо трудоемкий стиль исследовательской работы, которым он напоминает мне Алексеева-Попова. Размышляя об итогах обсуждения проблем якобинской диктатуры, Сытин решает «довести до конца» начатый ранее «один подсобный сюжет “Ленин о мелкой буржуазии”», присовокупив сожаление: «Сколько у меня отнимают времени эти вспомогательные сюжеты». «Делаю массу выписок, обрастаю картотеками, начал с якобинцев, перешел к ленинским оценкам революции, а от них к проблемам мелкой буржуазии. Теперь надо проделать обратный путь»[1112].

Замечу, «мелкобуржуазность» оказалась каким-то заклятием для советских историков, да и вообще обществоведов. На самой заре советской историографии Французской революции Н.М. Лукин (Антонов) провозгласил якобинское правление «властью мелкой буржуазии»[1113]. Его ученики уже, не задумываясь, писали о «диктатуре мелкой буржуазии»[1114]. Н.И. Бухарин шел гораздо дальше. Революция, писал он, открывала «дальнейшую дорогу капиталистическому строю», а «субъективной классовой силой, двигавшей эту революцию, была мелкая буржуазия». Ниспровержение «революционной мелкобуржуазной диктатуры» обусловливалось, таким образом, «логикой самой революции», логикой утверждения капитализма[1115].

«Мелкобуржуазность» очевидно становилась важной идеологической категорией, объясняющей в духе становящегося идеологического канона природу, ход и перспективы Французской революции. С этим уже трудно было бороться. И сам Лукин, хотя и обосновал в статье 1934 г. возможность применения ленинского понятия «революционно-демократической диктатуры», был склонен ставить в качестве классового коррелята к нему все ту же «мелкобуржуазность».

Ничего не поделаешь: все, что не подходило под категории «буржуазия» и «пролетариат», в соответствие с классовым подходом попадало в безразмерную категорию «мелкой буржуазии», которая к тому же приобрела оттенок одиозности. Так, когда Альбер Матьез выступил с осуждением «Академического дела» и превращения историков в «слуг» режима, возмущенные советские коллеги в ответ обозвали его «типичным представителем» мелкой буржуазии.

Матьез, в свою очередь, потребовал разъяснения, что такое «мелкая буржуазия»[1116].