Историки железного века

Из позднейших рассуждений Захера выясняется, что именно его и раннюю советскую историографию подталкивало к экономоцентризму. Он отверг в довольно резкой форме совет И.С. Кона[327], чтобы я избрал темой кандидатской диссертации идеологические вопросы. «Обращая внимание на идеологическую подготовку Революции, очень трудно, – объяснял он мне, – найти путь между Сциллой: переоценкой роли идеологического момента (чем грешат все буржуазные литераторы) и Харибдой экономического материализма – игнорирования обратного влияния надстройки на базис. Чтобы найти правильную дорогу, необходимо иметь гораздо большую философскую подготовку, чем у Вас и у меня. Кроме того, буржуазная трактовка Революции как детища “просветителей” до того набила оскомину, что работа на эту тему отталкивает заранее всякого нашего читателя»[328].

Захер был с 1923 г. кандидатом, а с 1925 г. членом ВКП(б). Однако он был совершенно чужд большевистскому духу фанатичной преданности организации и соответственно – насаждавшейся культуре партийности, где на первом месте находилось беспрекословное подчинение директивам руководства. По подсчету Елены Иосифовны Катерли, Захер «отдавал партии только час в неделю». Видимо, этой журналистке (впоследствии известной ленинградской писательнице) сообщили (кто надо и когда стало надо) о поведении Захера на партсобраниях: «молча усаживался на последнюю скамейку, молча слушал доклад, молча уходил домой».

Для партийцев он, впрочем, тоже был инородным элементом. В заявлении о выходе из партии Захер писал: «Я чувствую, что мне в партии не доверяют. Мне не дают ответственных заданий, не посылают делать доклады на серьезные политические темы. Я нахожусь в ложном положении. Я не могу больше пребывать в этой атмосфере недоверия, а потому прошу считать меня добровольно выбывшим из рядов ВКПб»[329].

Когда разгорелась борьба с инакомыслием, когда партийный вождь провозгласил «Бить по всем направлениям!», а руководитель «исторического фронта» предупредил, что «нейтральных» тоже будут «бить», сотрудничество с представителями «старой школы» сделалось политически одиозным, если не криминальным. Попытка Захера сохранить верность прежним научным и личным связям была расценена как предательство.

Уголовным репрессиям по «Академическому делу» предшествовала мощная идеологическая кампания. Началась она в партийной прессе, отличилась «Ленинградская правда», орган обкома ВКП(б), затем затронула научную общественность. Покровский, который вскоре станет свидетельствовать на процессе академиков, персонально взялся за Тарле, и его усилия должны были поддержать историки-марксисты Ленинграда.

«В середине 1928 г., – показывал Захер на следствии, спустя 10 лет, – началась кампания против профессора Тарле Е.В. в связи с выходом из печати его книги “Европа в эпоху империализма”… Партийная организация Ленгосуниверситета поручила мне выступить с критикой… Я смалодушничал, поддался чувству благодарности Тарле, так как он был мой учитель и очень много дал мне в науке. После выступления… я попросил доцента Молока А.И. (ныне профессор) сообщить профессору Тарле, что я лично против него ничего не имею, а выступал лишь потому, что меня к этому вынуждает партийная организация. Профессор Молок не сообщил об этом Тарле, а сообщил в партийную организацию. Узнав об этом, я сразу же подал заявление о выходе из членов ВКП(б)»[330].

За это выражение благодарности к старшему товарищу Захер был заодно с ним подвергнут изобличению: в университетской газете его объявили «ренегатом», в «Ленинградской правде» – «дезертиром». 30 ноября 1929 г. парткомиссия исключила его из ВКП(б). Хотя формулировка была щадящей – «выходец из чуждой социальной среды», проявивший «полную политическую неустойчивость»[331] – последовало изгнание из Университета прямо среди учебного года[332].

Драматический узел человеческих и профессиональных судеб, завязанный «наступлением на всех фронтах», требует и одновременно позволяет поставить стержневые историографические вопросы. Как оценить научную аффилиацию Захера? Его привлекли к партийной и профессиональной ответственности как приверженца «русской школы», который прикрывает эту приверженность «марксистской ортодоксией»[333]. При этом под шквалом обвинений, как и 10 лет спустя под следствием, он называл Тарле своим учителем.