Историки железного века

Его общий культурный уровень отразился и в отношении к историописанию. Критикуя концепцию Покровского, Радек писал, что в ней «нет места живым людям», «исчезает громадная фигура Петра I», Екатерина II становится «продуктом», Ломоносов и Радищев «появляются как неясные тени», а декабристы превращаются в «еще одну иллюстрацию роли торгового капитала». Между тем по «портретам трех Александров», написанным М.Н. Покровским для Большой советской энциклопедии, ясно, утверждал Радек, «какую красочную, живую историю России мог бы он написать, если бы не был связан по рукам и ногам механистическим методом». Однако «раз история является просто результатом механически действующих экономических сил, то какой интерес у историка может быть к изображению людей, которые эту историю делали»[704].

Тарле, хотя и отдал в свое время солидную дань «экономическому материализму», выраженный Радеком интерес со всей очевидностью разделял. Можно утверждать далее, что Радек выражал обнаружившуюся у вождя в середине 30-х годов в ходе работы над школьными учебниками истории[705] интенцию к очеловечиванию истории. Нетрудно предположить, что и Сталин интерес к «делавшим историю» разделял и что жанр истории замечательных людей отражал его властные наклонности. Партийный вождь во всем оставался прежде всего политиком, и закономерно, что в истории на личностном уровне его привлекали великие государи.

Тарле, известно, воспринимал свой труд как правительственный заказ. Ему сообщили, кто будет первым читателем, и, естественно, еще нереабилитированный и невосстановленный в Академии автор хотел угодить вкусам высокопоставленного Читателя. Можно лишь гадать, как выступивший в роли редактора книги Карл Радек обрисовал эти вкусы. Наверняка, впрямую говорилось об исторической роли выдающейся личности. Обоим, и автору, и редактору, приходилось, очевидно, задумываться об «идеальном», в веберовском смысле, типе, обобщающей модели единоличного правителя.

Впоследствии академика нередко характеризовали как сталинского любимца. Точнее было бы сказать, что партийный вождь покровительствовал историку. Несколько высших орденов, несколько сталинских премий, не говоря уже об апартаментах (принадлежавших ранее С.Ю. Витте) и благополучии по известному разряду советской аристократии. Вождь умел ценить нужных ему людей. По словам Е.И. Чапкевича, Тарле «вполне устраивал» Сталина как ученый и, вместе с другими крупными учеными дореволюционной формации, был востребован в тот момент для намеченной перестройки исторического образования (а заодно и характера историописания)[706].

Создание советской биографии Наполеона отвечало целям такой перестройки. Как и все происходившее тогда в советской историографии, и, разумеется, в большей мере, чем заурядные ее продукты, это, без преувеличения сказать, историографическое событие имело отношение к культу личности. Однако не стоит упрощать. Тарле – редчайший случай – избежал цитирования Сталина, избегал и прямых аналогий. Связь самого текста биографии Наполеона с личностью советского вождя представляется именно опосредованной – опосредованной, в первую очередь, историческими вкусами и политическими взглядами автора.

Можно, я думаю, говорить о некоей точке встречи диктатора и историка. Французская история эпохи Великой революции не для одних русских революционеров, а для всей политической и культурной элиты Российской империи была своеобразным учебником политического действия[707]. Почему не допустить, что личность и роль создателя Империи подлинно («как это было на самом деле») интересовала человека, ставшего единоличным правителем нового постреволюционного государства?

Нечто подобное случилось спустя несколько лет. Историк-германист и международник А.С. Ерусалимский получил через Молотова, ставшего тогда наркомом иностранных дел и запечатлевшего свое имя в августовском пакте 1939 г., заказ Сталина на подготовку к печати воспоминаний Бисмарка. Актуальность заказа объяснялась, разумеется, советско-германским сближением после названного пакта. И, подобно «Наполеону» Тарле, публикация сочинения основателя Германской империи имела большой с элементами скандальности общественный резонанс, акцентировав сближение с новым Рейхом[708].

Но из воспоминаний историка о встрече с вождем очевидно, что Сталина интересовал и собственно Бисмарк, причем он высоко оценивал личность и деятельность «железного канцлера»[709]. Несомненно, Сталина серьезно интересовали различные исторические персонажи особого, я бы сказал ницшеанского типа, притом, что этот интерес был избирательным и мотивировался нимало политической конъюнктурой. И для удовлетворения своего интереса он обращался к историкам, мнение которых уважал.