Историкум. Мозаика времен

Хмурый мужчина в кожанке, пропахший махоркой, пробурчал что-то непроизносимое и плотнее вжался в поднятый воротник, будто замёрз.

«Больно косит под ВЧК. Значит, не наш. Какая-то шушера, комитетчик», – решила Надя, дожёвывая второй пирог.

Мерный перестук колёс убаюкивал, и Надя очнулась лишь от топота сапог. Вошёл бородатый пограничник, такой же мрачный, как охранник с минус пятого.

– Документы, – процедил он.

Профессор протянул две тонкие книжицы. Бородатый слюнявил указательный палец, перелистывая странички и внимательно вчитываясь.

– Цель поездки?

– Я – медик, участник международной конференции. Со мной жена…

Семейная пара напряжённо всматривалась в лицо бородача, но оно было неподвижно. Гомельский теребил пальцы, а его жена, наоборот, замерла, даже забыв поправить сползшие очки. Наконец бородач отдал документы и повернулся к Зининой. Надя протянула сложенную вчетверо бумагу – разрешение на выезд за подписью Луначарского. Скользнув взглядом, пограничник вернул её и так же молча посмотрел на «комитетчика». Тот долго рылся в недрах кожанки, втягивая голову в плечи, нащупал и с огромным трудом извлёк документ.

Бородач читал долго, затем, не меняя выражения лица, произнёс, как хлыстом ударил:

– Пройдёмте!

Вещей у пассажира не было, он просто поднялся и вышел. Больше Надя его не видела.

Суета угомонилась, поезд покатил дальше, ускоряя бег. В купе пугливо молчали, и Надя снова провалилась в сон.

Поезд подъезжал к Варшаве, и Зинина, выспавшись, была бодра как никогда. Почти родной варшавский вокзал встретил нищими, мошенниками и ворьём. В уши полезла польская речь. Впрочем, и русской тут хватало. Побродив по городу и пообедав в привокзальном ресторанчике, Надя села на поезд до Парижа. И снова: молчаливые пограничники, стук колёс, жёсткая полка, молчаливые пограничники…

Сердце в спецконтейнере отстукивало третьи сутки: тик-так, тик-так…

Париж встретил запахом духов, цветов и летней жарой. По бульвару Клиши прогуливались дамы в лёгких платьях под руку с кавалерами, носилась малышня. Надя задыхалась от жары, но переодеться было не во что.

Постучала в дверь дома под номером девять. Долго никто не выходил, так что солнце успело прожарить до костей. Наконец засовы скрипнули, и дверь приоткрылась.

– Bonjour, j'ai des nouvelle de la part de la tante Anne[4], – сказала Надя.

– Elle est encore vivante, la vieille canaille?[5] – спросил силуэт, не спеша развеять сумрак коридора солнечным светом.

– Войти можно?

Мужчина распахнул дверь, впуская, и вернул засовы на законное место.

– Мне нужен люгер, – Надя по-хозяйски распоряжалась мужчиной в чёрных брюках. От одного взгляда на его оголённый торс, кучерявые волосы и босые ступни сошла бы с ума любая. Но только не вдова.

Кучерявый накинул рубашку. Скатал половик и подцепил кочергой доску в полу, потянул, открыл люк.

– Патроны?

– Только то, что в пистолете.

– Как скажете. – Он скрылся в проёме, вынырнул с оружием в руках.

– Ждите меня тут четыре дня. Верну люгер – побыстрее избавьтесь от него. Следующего узнаете по фразе: «Я слышал, вы пишете портреты». Ответите: «Я занимался этим очень давно». Да, и подыщите себе квартиру подальше от центра.

– Хорошо, – ответил француз. – Можно спросить?

– Да? – оторвалась от проверки пистолета Надя.

– Вы всегда такая, или сейчас вдова?

Зинина спрятала оружие в саквояж, подняла голову:

– Вам это знать необязательно. Ещё будут вопросы?

– Какие уж тут вопросы…

Она ушла не прощаясь, торопливо зацокала каблучками по мостовой, стараясь прятаться от солнца в тени. Предстояла долгая дорога в тридцать километров к югу от Парижа.

«Вот, значит, твоя нора», – подумала Надя, разглядывая увитый виноградом двухэтажный домишко, выкрашенный бело-голубой краской. В палисаднике пестрели жёлтые и красные цветы, кусты розы раскрылись чашечками, источая аромат. Над головой пролетел шмель, сердито жужжа.

Надя толкнула дверь – та оказалась незаперта. «А Карло-то расслабился…» – усмехнулась. Рука уже сжимала люгер, прячась за спиной. Мозг работал как часы. Шмели и розы, жара и пот перестали существовать. Остались Николай Семёнович Чхеидзе и приказ.

Ни в столовой, ни в гостиной никого не было. Она начала подниматься по изгибающейся деревянной лестнице, стараясь не шуметь. Сверху раздался стук двери и послышались энергичные шаги. Секунда – и перед Надей возник смуглый мужчина в светлых брюках и белой рубашке с закатанными рукавами.

– Надюха?! Что ты тут делаешь? – воскликнул он.

– Миша, уйди. – На мужчину смотрел десятисантиметровый ствол.

– Не делай этого! Я не допущу!