Истребитель

И Грин заснул так же внезапно, как разговорился. Голубев опять долго не мог заснуть, проклинал часовые пояса, из-за которых у него сбился режим сна, и, возможно, навеки, потому что трансарктические перелеты будут теперь его буднями; эта мысль его разбудоражила, он снова выходил курить, потом улегся и начал засыпать, только вообразив свою Галю, мысленно ее обнимая. Мысли о Гале почему-то успокаивали всегда.

Утром перед вылетом мэр отозвал их в сторону и со значительным видом вручил Грину маленький золотой самородок, похожий на месяц, каким его изображали в старых книгах, — изгиб с профилем. Грин замахал руками, но мэр сказал очень серьезно: это не ценность в чистом смысле, это другая ценность. Золотоискатель дарит не на память, а на удачу, — мэр повторил несколько раз «luck, luck!»,— а я вижу, я в таких случаях чувствую чутьем золотоискателя, поскольку все мы здесь золотоискатели, что вас на том берегу ожидает определенная опасность; мне кажется, эти несколько унций могут облегчить вам поиск пути. К тому же, — он подмигнул совсем по-ворошиловски, — мы, в сущности, не дарим, а возвращаем, кому-кому, но вам ли не знать, что это общая земля.

Этот ли аргумент убедил Грина, или он в самом деле предчувствовал некоторые трудности в дальнейшем пути, несмотря на идеально ясное небо и даже слишком теплый день для заполярного лета, но самородок он взял и спрятал в нагрудный карман куртки с выражением общего тайного знания и тряс руку мэру с особенным чувством. Голубев, в отличие от старших летчиков, суеверен не был, но после того, что случилось на советском берегу, суеверен стал.

4.

У них были еще две короткие посадки на Аляске. В Фэрбанксе скорее протокольная, Грина здесь должны были принять в почетные члены клуба полярных летчиков (а Голубева по молодости — в кандидаты), — и опять был мэр, пение и говорение. Грин отчегото сильно нервничал после сеанса связи с Москвой, что-то не то ему показалось в интонациях, морзянка-то интонаций не передавала. Может, ему померещилась ирония, а может, он вообще почувствовал скрытое неодобрение всей затеи, никогда ведь нельзя было знать. Пригонишь американский самолет, а за это время в Америке скажут или сделают что-нибудь не то, и придется — что придется? Оправдываться? Гнать самолет обратно? В общем, Грин отчего-то помрачнел и заторопился, но все равно пришлось высиживать банкет, на этот раз настоящий, угощаться плодами местных теплиц и уникальным паштетом из местных птиц, аляскинских гусей, произносить непременные слова о двух великих молодых странах, перед которыми широчайшее поле сотрудничества; тут Грина вдруг повело, он заговорил о том, что выдерживать работу в Арктике по нынешним временам способны всего два народа, остальные изнежились, — обиделся техник шведского происхождения, ответивший, что некоторые народы еще только учатся работать в Арктике, а другие в таких условиях живут, вот, например, вся Скандинавия; кое-как перевели все в шутку, мэр заговорил о прелестях полярной жизни с отсутствием скучного чередования дня и ночи, а местный поэт — в Фэрбанксе был свой поэт, с эскимосскими корнями, — прочел, раскачиваясь и приплясывая, стихи про вечное стремление человечества к полюсу, откуда все страны мира можно видеть сверху. Показали ребенка-вундеркинда, обещавшего стать великим математиком. Скажите, спросил вундеркинд, очкастый, хилый и не похожий на советских пионеров-математиков, всегда гармонично развитых физически, не кажется ли вам на больших высотах, что время ускоряется? Гриневицкий с неожиданной серьезностью стал объяснять, что на больших скоростях, которые развивают современные машины, — в ближайшей перспективе мы можем говорить уже о шестистах километрах в час — ускоряется работа сознания, а также учащается сердечный ритм; да, безусловно, можно говорить о том, что современный летчик в целом живет быстрее. Скажите, продолжал настырный парень, а можно ли говорить о таком способе передвижения, — я это читал в фантастическом рассказе, — при котором воздушное судно выходит в стратосферу, зависает над землей, она в это время прокручивается, и путешественник возвращается в другую ее точку? В этом, сказал Гриневицкий снисходительно, нет ничего фантастического: путешествия через стратосферу из Аляски в Москву через десять лет станут обычным делом и будут занимать два-три часа. Подросток, казалось, совершенно не удивился и кивнул, прибавив: «Я это так и понимал».

В Номе, на самом берегу, им перестало везти, словно они впрямь пересидели в Америке: испортилась погода, лег тяжелый многослойный туман, в нем потерялись даже крыши пятиэтажных местных зданий. Грин нервничал, он рассчитывал быть на Чукотке уже 12 августа. Голубев этой задержке скорее радовался, ему почему-то интересно было на Аляске, он бы еще поговорил с местными. Но Грин уперся, и утром двенадцатого они взлетели.