Истребитель

Тут подоспели новые увлечения – советский человек всегда найдет, чем себя занять; сначала увлеклись изготовлением ветряков в надежде добыть энергию из ветра. Создались три команды: «Ладыгин и сыновья», «Ветродуй» и «Красный Матвей» – по имени седовского боцмана, огромного человека, особенно тяжело, как все толстяки, переносившего голод. У «Красного Матвея» получилось из гидрологической лебедки и пары досок нечто по крайней мере высекавшее искру, но при слабом ветре лампочки еле тлели, а при сильном перегорали, средний же в Арктике не дует. Но два матроса, оба на суше промышлявшие охотой, увидели на снегу песцовые следы, как с мрачным хохотом сообщил матрос Храбров: пришел песец. На песцов поставили капканы, два попались, остальные начали осторожничать. Третьим попался кок, получивший перелом большого пальца на ноге; что смеху было! Пришлось расставлять силки в доброй миле от судна, но после того, как Ладыгин едва не провалился в трещину, разверзшуюся вдруг на обратном пути к кораблю, охоту прекратили. Как бы то ни было, добыли тринадцать песцов и две недели ни о чем другом не говорили. Но иссякло и это развлечение, и тут пришла спасительная радиограмма: вылетают самолеты, готовьте аэродром.

Мать моя Арктика, что такое аэродром? Из Москвы радировали: ровный квадрат километр на километр. Но видели ли вы торосы, представляете ли вы дрейфующий лед? Оказалось, что телеграмму отправлял как раз тот, кто не видел, и в руководстве таких было большинство. Договорились: пятьсот метров в длину, сто в ширину. Но и такую площадку искали пять часов и не нашли; разведгруппы разослали во всех направлениях – всюду были снежные горы, гигантские складки льда, вдобавок тридцатидвухградусный мороз и ни проблеска в небе. У Ладыгина начались галлюцинации, ночами ему мерещился визг и скрежет ломаемого льда. Делать нечего – стали строить аэродром из того, что было: аммоналом подрывали лед и разбирали обломки. Когда мороз дошел до минус сорока, прекратили, но при минус тридцати восьми возобновили: еда заканчивалась, откладывать рейсы не было возможности. Когда к концу февраля расчистили первый аэродром, Ладыгин глазам не верил: он не понимал, как двести человек смогли это сделать, – и правильно не верил: трудности только начинались. Первый аэродром треснул ровно по всей длине, это было похоже на издевательство, но гнев оставался без адреса; на втором началось очередное сжатие, и разгребать половину пришлось заново; Ладыгин тайно молился, чтобы хоть третий оставался нетронутым. 15 марта в Тикси вылетела воздушная экспедиция, и Ладыгин предвкушал возвращение сперва в Архангельск, а там и в Москву, но в день вылета ему пришла молния – он назначался капитаном всей экспедиции и, следовательно, оставался во льдах.

Мать моя Арктика, за что?! Жена Оля прислала ему длинную телеграмму: «Родной поздравляю назначением буду ждать сколько нужно значит ты там нужнее хотя не знаю». «Хотя не знаю»! Ладыгин уже все распланировал, он представить не мог, что выдержит еще хотя бы месяц этой зимовки! Но там знали, когда послать свою молнию: за встречей самолетов ему было не до эмоций. Ему предстояло отобрать тех, с кем он останется. Разрешалось оставить тридцать три человека – остальных отправить. Ладыгин быстро нашел критерий отбора и оставил тех, кто брился. Остальные, кто запустил себя или смирился с бородой, явно являли более хрупкую психику. Сам он брился раз в четыре дня.

Передача полномочий Ладыгину от капитана Шевцова, человека больного и нервического, не сулила Шевцову добра, и точно: по возвращении его списали, и хорошо, что ограничились этим. Ладыгин принял все имущество, с особым вниманием пересчитав патроны, и утвердился во главе всей экспедиции. Первое его решение в этом качестве было строить четвертый аэродром; да, все понимаю, но я уже понял нрав этой льдины, она непременно треснет в решающий момент. Так он сказал, и сто человек, еще способных долбить лед, пошли строить четвертую полосу в двух километрах от каравана. Еще пятьдесят приводили в порядок третий аэродром и выкладывали на нем из листов толя черное «Т», видимое с высоты. В день окончания работ на третьем аэродроме лед треснул под «Седовым». Если треснет аэродром, сказал сквозь зубы Ладыгин, я застрелюсь. Второго апреля небо очистилось, из Тикси пришла молния, что самолеты готовы к вылету. В кубрик ворвался вахтенный: началось, трещины по всему аэродрому, принимать нельзя! А ведь я знал, сказал Ладыгин. Цепочка подыхающих от усталости людей стала передавать листы толя на четвертый аэродром. «Самолеты в воздухе!» – радировал Тикси. Успеем, сказал доктор, лететь три часа. Доктор, распорядился Ладыгин, идите готовить отъезжающих, оденьте потеплей, режьте одеяла на портянки. Надо будет акт составить, мрачно сказал доктор, одеяла казенные.