Исцеление водой

У меня не осталось никаких воспоминаний о прежнем мире, как бы ты ни настаивал, что я должна бы что-то помнить. Ты говорил о них как о засевшей в теле шрапнели – будто бы в моей душе и плоти кроется какой-то след, которого никому другому не увидеть. На самом деле у меня не было ни малейшего желания даже пытаться что-то вспоминать из прошлой жизни, однако ты не считал этот довод убедительным.

Как-то раз, когда мы были с тобой одни, когда мать ушла куда-то вниз – возможно, вздремнуть немножко среди дня, ты объяснил мне, что спас тогда все, что сумел. Что мы были для него единственно ценным, достойным спасения. Мол, когда дом охвачен пламенем, из него спасаешь все самое любимое. Я и так это знала. Но для отца семейства, как ты объяснил, все оказалось далеко не так просто.

* * *

Сев на шезлонге, Джеймс замечает, что я гляжу в бинокль, и прищуривается на море.

– Дай-ка сюда, – впервые жестко командует он, протягивая руку за биноклем.

Мне отдавать не хочется, но я все же уступаю. Джеймс глядит в него где-то с полминуты, потом опускает перед собой.

– Так я и подозревал, – произносит он. – Что ж, теперь всё. Сделанного не воротишь.

Скай тоже хочет взглянуть в бинокль, но Джеймс отрицательно качает головой. А потом швыряет бинокль об пол. Линзы разбиваются вдребезги, но мы с сестрой глядим на это и не вздрогнув. Мне даже интересно наблюдать эту, невиданную прежде, собственническую расправу. Наконец, как и следовало ожидать, Джеймс показывает свой настоящий облик, и его лицо начинает морщиться, точно как у тебя в твои последние дни. Как будто бы все старания мышц удержать выражение лица причиняют ему боль. Я невозмутимо наблюдаю за ним, прикидывая свой следующий шаг.

Внезапно Джеймс берет меня за запястья и вперивается взглядом в то место, где его грязные ногти оказываются поверх моих просвечивающих вен. Я никак ему не препятствую, хотя это и вызывает у меня брезгливость.

– Мне надо кое-что тебе поведать, – говорит он в конце концов. – Мне необходимо с кем-то поделиться. Мне очень жаль, что это будешь ты, но кому еще я мог бы все это рассказать?

Что ж, мне даже нравится вызывать мужчин на признания. Для меня это совсем не ново. В нашем мире удел женщин – впитывать в себя всю вину и все печали. Это одна из тех премудростей, которым ты научил меня по части любви.

– Ладно, давай, – отвечаю ему. Точно так же, как некогда отвечала я тебе. – Только сперва зайдем куда-нибудь. Пошли в мою комнату. А Скай пусть останется здесь.

Джеймс согласно кивает. Скай пытается возражать, но я приструниваю ее взглядом. Надеюсь, у нее хватит ума спрятаться.

В последние пару дней мысленно я все торжественно прощалась с нашим миром. «Прощайте, деревья. Прощай, трава, побуревшая и вялая. Прощайте, море и песок. Прощайте, скалы. Прощайте, птицы. Прощайте, мыши, ящерицы, насекомые…» Каким-то чувством я понимала, что наши дни здесь подходят к концу. Что небо над нами уже вовсю полыхает. Что границы больше не способны что-либо сдержать.

Пустив Джеймса впереди себя, я продолжаю свои мысленные литании. «Прощайте, обои. Прощай, ласковый вечерний свет. Прощай, ковер. Прощай, потолок с твоей потрескавшейся штукатуркой. Прощайте, двери…»

Джеймс идет, шаркая и приволакивая ноги, держа руку у груди, как будто что-то причиняет ему несказанную боль.

У меня в комнате он и делает свои признания. В воздухе на свету кружится пыль, из открытых окон веет запахом моря. Начинает Джеймс с совершенно бесполезной болтовни. Вещает о том, что я и так уже знаю или же успела догадаться.

– А еще я поцеловал Лайю, – присовокупляет он и тяжело сглатывает. – Или она меня поцеловала, но я как-то не пресек этого сразу. Мне самому этого захотелось.

Услышанное я оставляю без комментариев. Заметив, каким надтреснутым сделался его голос, даю ему стакан воды, и когда он его осушает, отправляюсь в ванную налить еще. Пока стакан наполняется водой, встречаюсь глазами с собственным отражением в зеркале.

«Дай ему разговориться, – мысленно велю я себе. А сестер, где бы они ни находились сейчас в доме, призываю: – Держитесь отсюда подальше».

– Знаешь, мир совсем не такой, как вам об этом говорили, – заводит он после второго стакана воды. Джеймс вдруг делается каким-то беспечным и самонадеянным, словно выпитая вода что-то такое в нем запустила, неким образом укрепив его решимость. Говорит он так, будто пытается подойти к некоему делу издалека. – То есть мир-то, конечно, очень ужасен, но все же вам говорили о нем массу неправды.

Я в ответ спрашиваю о женщинах с разрушающимися легкими и сморщенной, иссохшей кожей. Подтверждение тому я видела своими собственными глазами, сметая с дорожек их выпавшие волосы или сжигая окровавленные носовые платки.

Джеймс пожимает плечами: