Исцеление водой

Я представляла, как Лайя с Ллеу стоят лицом к лицу среди лесных деревьев, как ложатся вместе, где только найдут подходящее место. И меня захлестывала ревность – не из-за него, нет. Я завидовала тому, каково это, когда тобой любуются. Когда тебя познали. И я закрывала глаза, пытаясь на мгновение побыть в ее сознании и плоти, пытаясь разжечь дремлющую между нашими душами связь чем-то похожим на чувство вины.

Вот большой его палец у нее на скуле, ладонь прикрывает ей ухо. Над головой жизнерадостно щебечут птицы. Стрекот цикад, дальний шум моря, томительная жара. Ллеу спокоен. Он понимает, что если хочет подвигнуть ее к риску для жизни, то надо пойти на обольщение. Что надо просто все иначе осветить. Чтобы ее душа сама этого пожелала. Чтобы ее сердце стало предателем.

Но мы все в каком-то отношении предатели. Как-то раз Ллеу сидел рядом со мной и, улучив момент, когда никого в комнате не оказалось, положил мне руку на колено. Я сразу же убрала его ладонь, однако он положил ее обратно. Это была совсем не игра. Тогда я снова подняла его руку и со всей силы вонзилась ногтями. Его это, похоже, привело в шок. В его сузившихся глазах читалось, что он не из тех людей, что легко смиряются с неудачей.

После этого случая я стала держаться поближе к Скай, которую немало удивляло это внезапно повышенное внимание с моей стороны. Мне показалось, однажды я заметила, как он оценивающе поглядел на нее – цепко так скользнув глазами с головы до пят. Для меня этого было уже более чем достаточно. Впрочем, когда я велела Скай не оставаться с ним наедине, ее одна эта мысль привела в ужас. Лайя была единственная, которая ничего не боялась. Или, точнее говоря, она вообще была в силу обстоятельств человеком более храбрым, более отчаянным, и теперь я наконец все понимаю.

Теперь мне понятно, как все развивалось. Что мне еще оставалось делать, как не пассивно наблюдать, глядя, как в моих сестрах происходят необратимые изменения. Ллеу все держался поближе к Лайе, подглядывая за ней в вечерних сумерках, следя из окна, как мы делаем гимнастику. Реакция в ней пошла с самого его приезда. Этого было уже не избежать и не остановить.

А потом она ему наскучила. Я прямо чувствовала, как эта холодность исходит из него в палящем зное, когда он с заносчивой пренебрежительностью ложился загорать возле бассейна. Он начал отдаляться от нее, перестал на нее глядеть. Лайя вызывала к себе разочарование. Она была, как все другие женщины, нетерпеливой, нежной и ранимой. Ждущей, когда развеют в ее душе этот черный сгусток тоски.

Это вовсе не преступление – потерять интерес к женщине. Возможно, он даже и не понял, с какой жестокостью себя ведет.

Негодование пострадавших женщин, казалось, окутывало их извне. Это была ярость, переполнившая их нутро и выбившаяся наружу. Без этого они, наверно, даже и не выжили бы. Лично я всегда только приветствовала это – подобные проявления силы. Этот испепеляющий жар изнутри.

«Разозлись!» – так и хотелось мне сказать Лайе. Она же с понурым, выжатым видом рассеянно бродила вокруг дома. Я так хорошо узнала это ее состояние! Ей невыносимо было видеть, что я пытаюсь ей помочь. Как невыносимо было и то, что Ллеу теперь сделался настолько далеким от совершенства, что он оказался просто скользким самолюбивым типом с увертливыми глазами. Будучи странной, необыкновенной девушкой, она заслуживала куда больше обычного. Даже я, совершенно ничего о нем не зная, понимала, что он самый обычный человек. И не сомневалась, что он должен перед нею трепетать. «Не будь с ним такой благодарной! Будь злой! Будь грубой!» Я знала, что она на это способна. Это он привел ее в такое жалкое, безвольное состояние. И мне ужасно было видеть свою сестру настолько слабой, при том что она во многих отношениях как раз самая сильная среди нас трех.

Я до сих пор помню тот случай из родительской практики «лечения любовью», когда мне велено было держать над горящей свечой ладонь, насколько хватит сил терпеть. Однако один запах плавящегося воска приводил меня в ужас. Никогда еще не доводилось мне испытывать такого страха. Помню, когда я задрожала и расплакалась, вы с матерью многозначительно переглянулись, словно ты что-то мысленно отсеял для себя.

Тогда вместо меня свечу взяла Лайя. В тот год она была для меня самой любимой, а я, в свою очередь, – самой любимой для нее. Наши оковы тогда висели рядом. Любовь вдвойне, и вдвойне удача. Она лишь мгновение поколебалась, прежде чем занести ладонь над пламенем. Все вместе мы, не отрывая глаз, следили, как огонь лижет ей кожу. Время шло, босые ноги прибрежный ветер заносил песком. «Тысяча один. Тысяча два. Тысяча три…»

Весь следующий месяц на ее ладони чернела небольшая обугленная дыра. Из нее сочилась желтоватая влага, и мама дважды в день обрабатывала ее антисептиком. Лайя тогда ни разу даже не заплакала.

Да и во многом я в большом долгу перед своей сестрой.