It Sleeps More Than Often (СИ)

Кристоф спал с открытыми глазами, устремив взгляд в потолок, и даже сотня лампочек его не ослепила. Он видел сны, которых не запоминал, и даже слышал всякое. Слышал, как Господь призывает его к решающему бою, и слышал себя, отвечающего: “Отче, я недвижим!”. Слышал Клемена, умоляющего его занести топор и покончить с этим — Рюккерсдорфу требуется благословение! Слышал фрау Мюллер: “Коровка-то моя жива”. Видел коров, бегущих по потолку: животные прямо на ходу обращались бифштексами, а он всё смотрел… Пришёл Христос и прогнал коров. С укором сын Божий взглянул на павшего настоятеля и наконец промолвил: “Встань и иди!”. А Шнайдер отвечал: “Не могу, ведь я недвижим!”. “Значит, недостаточна вера твоя, иначе ты встал бы”.* Иисус тоже исчез — на его место пришёл Пауль. Он присел рядом, на ступеньки, и стал вслушиваться в его грудь. Шнайдер, будучи не в силах сказать хоть слово, даже губами пошевелить, старался дышать громче — пусть Пауль знает, что он жив, пусть хотя бы Пауль видит, что он не сдался! Пусть добрый Пауль поможет ему верить сильнее…

— Шнай, скажи хоть что-нибудь! У тебя приступ?

— Пауль, милый, они меня убили, — Шнайдер отвечает в своей голове, ведь губы его остаются неподвижными — их будто залили канцелярским клеем.

— Шнай, любимый…

Какой чудный сон… Невероятные видения вновь завладевают Кристофом. Ему видится, будто Пауль целует его лицо: xладные щёки, немые губы, ровный лоб. Губы друга так горячи — но Кристоф об этом может лишь догадываться, ведь своей кожей он ничего не чувствует. Kак после укола новокаина — лицо вроде есть, но оно ему не принадлежит. Тело вроде есть, и сердце ещё бьётся, но он над ним не властен. Пауль… Что же он делает? Целует его губы ещё и ещё — должно быть, это даже мокро, как знать. Хватает его руки, намертво сцепленные на распятии, и, не размыкая их, подносит к своим губам. Греет своим дыханием наверное. Снова целует, одаривая лёгким касанием каждый пальчик. Пауль, что же ты делаешь?

— Шнай… они убили тебя?

— Да, да! Это я и хотел сказать! Они меня убили! — закричал, завопил Шнайдер в своём воображении, и вдруг осёкся. Если и друг это понял, значит… А что если он, Кристоф, уже мёртв? И беспокойная душа, не желая покидать своей земной обители, всё ещё трепыхается в нём по инерции, а всё это— и сердцебиение, и дыхание — лишь мираж? Он привык их чувствовать, вот и всё, а на деле ничего этого уже давно нет. Да, он мёртв! Иначе он ощутил, проникся бы теми волшебными прикосновениями, которыми Пауль, несомненно, пытается вернуть его к жизни. Всё тщетно. Пауль, друг, беги, спасайся. Ведь меня уже не спасти…

— Шнай, пожалуйста, мне без тебя не жить!

— Жить, жить! Живи, добрый Пауль, — Шнайдер так громко кричит, что уже почти глохнет от собственного голоса. Губы его непоколебимы.

— Ты ведь не слышишь меня, да? Иначе бы ответил, моргнул хотя бы…

— Я слышу тебя, Пауль, но ты меня — нет.

Шнайдеру вдруг стало так невыносимо грустно. Он часто думал о смерти — что там, на пороге, а что за ним? Что за, он пока не знает. Быть может, Господь простит его маловерие, слабость, бездействие, смилостивится, но достоин ли он того? Ему уготовлена была великая миссия, но он позорно пал, так и не дав слугам Сатаны достойного отпора. Если же Господь призовёт его к своему престолу и даст слово, Кристоф будет молить Отца Небесного не жалеть, не щадить его. Он ничтожен и не достоин ничего, кроме забвения. Всё это будет за, а сейчас, стоя на пороге вечности, он знает лишь одно — здесь, ещё на земле, но уже вне жизни, очень-очень одиноко. Здесь холодно, и никого нет. Нет любви. Он один, как бабочка-однодневка, запертая в банке — она родилась и умрёт, а между этими двумя событиями не будет ничего, кроме одиночества. Шнайдеру очень больно — это болит душа. Так болеть может только душа.

Пауль вновь склоняется над его лицом и смотрит прямо внутрь. Шнайдер видит его большие тёмные глаза, в них столько тревоги. Пауль, я здесь… Но Пауль его уже не с ним — он с полминуты всматривался в ясно-голубые широко распахнутые глаза любимого, надеясь уловить хотя бы мимолётное сокращение зрачков. Он ничего не уловил. Следов ранений на теле Кристофа не видно — значит, не сумев склонить его на свою сторону, подельники Сатаны его отравили. Опоили каким-то жестоким ядом, что убивает медленно, высасывая жизнь по капле, и бросили одного. Наверняка они планируют вернуться поутру и забрать холодное тело. От этой мысли Паулю самому становится так холодно… Он укладывается на пол рядом с другом и крепко прижимается к охваченному оцепенением телу.

— Я люблю тебя, Шнай. И всегда буду любить. Прости, что не сказал этого раньше. Возможно, тогда тебе бы не было так страшно.

— Я тоже тебя люблю, Пауль! — внутри Кристофа всё клокочет, вопиёт, но он остаётся всё тем же холодеющим, едва дышащим полутрупом. Но Пауль знает, что ему страшно! Пауль всё чувствует!