It Sleeps More Than Often (СИ)

— Я ведь сразу понял, что ты особенный. Не бывают простые люди такими чистыми, понимаешь? Мне было так больно, и я изливал свою обиду на бумагу. В виде стихов. Слава Богу — ты не увидишь их никогда. Конечно, их найдут, и тогда имя моё будет предано позору. Пусть так. Но ты не бойся, слышишь? Ты не один. Туда пойдём мы вместе. Я поддержу — мы не оступимся. И пусть после наши дорожки разойдутся — ты за мою участь не переживай. Таким, как я, прощенья нет, но эту долю выбрал я сам. Мне и искупать её в вечности.

— Пауль, что ты такое говоришь? Перестань! Беги, оставь меня, спасайся! — Шнайдер уже горит изнутри, но на его белой коже не проступает ни капли пота.

— Ты — моя жизнь, без тебя мне самому жизни нет. Я тебя не оставлю, и ты не чувствуй вины — это мой выбор. Хуже уже не будет: один смертный грех, другой — какая разница.

Пауль привстаёт и, пошарив руками вокруг, нащупывает топор. Он так тяжёл, а лезвие остро — его точили. Хотели жертвенной крови, сумасшедшие? Получите! Только будет она пролита не во славу вашу, а во имя любви, что сильнее жизни. Пауль устраивается поудобнее и закатывает рукава джемпера по локоть. Он стискивает древко между коленей — так, чтобы остриём топор смотрел прямо на него, и проводит предплечьями по лезвию. Два глубоких продольных разреза, немного неровных. Тёмные полосы от запястий до локтей. Кровь стремится наружу, обжигая кожу, стекая на пол. Пауль возвращается к возлюбленному. Не стыдясь замарать его праздничного одеяния, он обнимает друга так крепко, как только может, и закрывает глаза. Текут минуты, и его неумолимо клонит в сон — в сон, из которого не вернуться. Веки всё тяжелее, а дыхание всё поверхностнее. Пауль уже потерялся — он бродит где-то по грани, не замечая, как из остекленевшего ока его друга сбегает одинокая горячая слеза. Она бежит по впалой щеке и теряется в волосках щетины на тонкой шее. Туда пойдём мы вместе…

***

Однообразные будни взаперти, в неге и спокойствии, быстро привили Катарине новые привычки. Она годами недосыпала, поднимаясь ни свет ни заря на утреннюю молитву, посвящая весь день делам служения и уже затемно падая без сил на свою жёсткую койку, чтобы моментально забыться самым крепким сном всего на несколько часов. В доме епископа нет распорядка — и Катарина подолгу спит. К вечеру, немного успокоившись и возложив все надежды на спасение отца Кристофа руками керперовских манифестантов, она поднялась в свою спаленку и задремала. Обычно её будит Лоренц: ласки сонной сестрицы доставляют ему особенное удовольствие. Этим же вечером он так и не пришёл, и Катарина проспала до самых сумерек, безмятежно и безо всяких тревог. Она не слышала, как господину епископу позвонили, да не на мобильный, а на рабочий телефон в кабинете, куда она так ни разу и не заглянула; не видела она, как он в спешке вызвал Лео, чтобы тот подготовил машину, а заодно и помог ему облачиться — епископ оделся в торжественное, а путь предстоял неблизкий — в Мюнхен, в резиденцию кардинала Маркса. Предвкушая скорую и такую неожиданную встречу и с самим ординарием, и с обоими коллегами-епископами, которые, должно быть, сейчас так же спешно готовятся покинуть свои вотчины — Пассау и Регенсбург, епископ аугсбургский перед уходом лишь черканул зазнобе записку. Чтоб не волновалась. Катарина проснулась одна, за окном последними лучами затихал день. Сладко потянувшись, она проследовала на кухню и налила себе сока. Уже загрузив в микроволновку вчерашние макароны и усевшись за стол, она вдруг заметила придавленный вазой с живыми цветами клочок бумаги. Вот же епископ — нет, чтобы смс отправить! Катарина невольно улыбнулась.

“Меня не жди, уехал по срочным делам. В холодильнике еды на целую неделю. Отдыхай, долечивайся, ни в чём себе не отказывай. Скоро увидимся”.

Улыбка сползает с её губ вместе с осознанием. Он уехал и оставил её одну, даже не предупредив, куда и зачем направляется? И это в день, когда в Рюккерсдорфе ожидаются столкновения с общественниками? Зная, как сильно её тревожит судьба Шнайдера? В отчаянии схватившись за телефон, она набирает самый знакомый на свете номер.

— Кэт, я занят. Больше не звони.