Итальянец

«Иначе» значит достичь дока, пересечь его пешком, прячась между контейнерами, которые там стоят рядами, и потом снова плыть до испанской зоны, увернувшись таким образом от английских патрулей. Вероятность невелика, но судам Ломбардо все равно не доверяет, даже испанским.

– Я предпочитаю на борт, – настаивает Скуарчалупо.

– А я тебе говорю нет, Дженна… Надо добраться до суши.

Они плывут вплотную к корпусу судна, до кормы, под швартовами, протянутыми к причальным тумбам. На молу царит кромешный мрак. Ощупав нижнюю часть мола, они обнаруживают вделанную в бетон железную лестницу. На ощупь она ржавая и покрыта плесенью. Ломбардо поднимается очень медленно, вглядываясь в темноту наверху. Из воды Скуарчалупо видит, как силуэт его товарища исчезает за краем мола. Через секунду он поднимается и сам. Ломбардо сидит на земле, в тени огромной угольной кучи.

– Убери нашивки, – шепчет он.

Оба заворачивают внутрь воротник комбинезона и закатывают рукава, чтобы не было видно воинских знаков различия. Потом медленно встают на ноги и осматриваются. В мокрой одежде оба дрожат от ночного бриза. На борту судна, которое они только что оставили позади, вспыхивает спичка: кто-то закуривает у планширя. Осторожно ступая и держась тени, итальянцы проходят мол. Если кого-нибудь встретят, может, удастся прикинуться моряками или портовыми рабочими.

– Только бы Арена и Кадорна дошли до цели, – бормочет Скуарчалупо, глядя на часы. Светящийся циферблат показывает четыре часа семнадцать минут. Еще два часа с четвертью до взрыва мины на днище «Найроби».

– Может, им удалось, – говорит Ломбардо.

Они проходят пятьдесят метров среди навесов и подъемных кранов, но останавливаются: впереди маячит свет, видны каски и ружья.

– Черт… Патруль.

Это препятствие им не преодолеть, и они вынуждены отступить. Они возвращаются к угольной куче под кормой пришвартованного судна и там раздумывают, как отсюда выйти. Скуарчалупо в тревоге следит за тем, как горящая сигарета того, кто курит на борту, перемещается к корме, ближе к ним. А затем они слышат голос.

– Эй, – окликают их с кормы.

Застигнутые врасплох, они не отвечают. Если уйти, моряк может поднять тревогу, а если заговорить, их может выдать акцент. Впрочем, думает Скуарчалупо, этой ночью на Гибралтаре наверняка не меньше дюжины моряков любой национальности. Так что не грех рискнуть.

– Вы кто такие? – настаивает голос.

Испанец, никакого сомнения. И моряк, и судно. Ломбардо, как старший по званию, берет инициативу в свои руки. И ответственность тоже.

– Огонька не найдется, друг? – спрашивает он в ответ. – У нас спички кончились.

Короткое выжидательное молчание. А может быть, настороженное.

– Ладно, – произносит голос. – Давайте на палубу, дам вам спички.

Итальянцы поднимаются по сходням на корму. У леерной стойки видна фигура мужчины, во рту у него зажженная сигарета. Ломбардо без предисловий берет быка за рога.

– У нас есть фунты стерлингов, – шепчет он. – Золотом.

Ответа нет. Водолазы всматриваются в черную, безмолвную, недоверчивую тень.

– Вы сами-то откуда?

– Дезертиры с португальского судна.

Моряк недоверчиво фыркает:

– С вашим-то акцентом?.. Ну-ну.

– Мы можем заплатить золотом, – повторяет Ломбардо, и от холода голос у него дрожит. – Ты только спрячь нас, пока отсюда не выберемся.

Тот сомневается.

– Это не так просто, – говорит он наконец. – Англичане проверяют все.

– Уж какое-нибудь место да найдется, где нам можно спрятаться.

– Не знаю… Это из-за вас тут недавно поднялся весь этот базар?

– А что случилось? Мы-то уже давно тут, я же говорю.

– И поэтому с вас вода течет ручьями.

– Чтобы удрать с нашего корабля, пришлось вымокнуть… А вы когда уходите с Гибралтара?

– Завтра идем на Тарифу… Что вы там говорили про золото?

– Фунты стерлингов, монетой. Вот, держи одну.

– И сколько всего таких?

В голосе чувствуется алчность, и это вселяет надежду.

– Шесть.

– Покажите.

Ломбардо велит Скуарчалупо тоже показать деньги, и неаполитанец распарывает шов на кармане, где они хранятся. Похоже, испанец готов уступить, как вдруг с мола доносятся шаги и голоса. Луч фонаря скользит по сходням и поднимается на корму, освещая всех троих.

– Сожалею, ребята, – говорит моряк, со вздохом возвращая монеты. – Вас накрыли.

Лежа в камере на жестком матрасе, укрывшись старым, вонючим одеялом, Елена Арбуэс спит урывками, и стоит только закрыть глаза, ей снится сон, и в нем, как в романе-фельетоне, она видит фрагменты одного и того же кошмара: она одна в пустом и сером городе, пытается куда-то вернуться – в дом, в отель, на автобусную остановку. Но никак не может дойти. И в каждом эпизоде этой истории, дробной и нелепой, она видит, как бредет по улицам в поисках хоть чего-то, хоть какого-нибудь конкретного направления или цели, которых ей никак не удается достичь. Порой в этом странном городе ей встречаются густые, запущенные сады; а иногда туннели и галереи, где гулко раздаются ее одинокие шаги.