Итальянская новелла ХХ века

На сырой и туманной заре, когда бульвар был еще пустынен, смертельно уставший, я вошел в гостиницу. Я увидел Чилию и хозяйку гостиницы на лестнице: полуодетые и растрепанные, они о чем-то спорили, и Чилия плакала. При моем появлении хозяйка вскрикнула. Чилия осталась неподвижной, прислонившись к перилам; лицо у нее было испуганное и растерянное, волосы и одежда в беспорядке.

— Вот он.

— Что ты тут делаешь в такой час? — спросил я жестко.

Хозяйка начала кричать, колотя себя в грудь. Ее разбудили среди ночи: муж, видите ли, пропал: слезы, разорванные платки, телефон, полиция. Что за выходки? Откуда только я приехал?

Я прислонился к стене и смотрел на нее раздраженным и отсутствующим взглядом. Чилия не двигалась с места: только хватала ртом воздух, и лицо ее медленно заливала краска.

— Чилия, ты что, не спала?

Но она еще не могла отвечать. Стоя неподвижно, она плакала, слезы лились из ее немигающих глаз, и руки, сложенные на животе, мучительно теребили носовой платок.

— Я просто гулял, — сказал я хмуро. — Стоял в порту.

Хозяйка, пожав плечами, приготовилась было что-то сказать.

— В общем, я жив и здоров. И сплю на ходу. Дайте мне лечь в постель.

Я проспал до двух мертвым сном, как пьяный. И проснулся, как будто меня толкнули. Комната была в полутьме, с улицы доносился обычный шум. Повинуясь какому-то неясному инстинкту, я не пошевелился: в углу комнаты сидела Чилия. Она смотрела на меня, смотрела на стены, разглядывала свои руки, и время от времени ее сотрясала дрожь.

Выждав немного, я прошептал: «Чилия, ты что, сторожишь меня?»

Чилия быстро подняла глаза. Тот же полный отчаяния взгляд, который я видел на рассвете, как будто застыл на ее лице. Она шевельнула губами, чтобы ответить, но не сказала ничего.

— Чилия, нехорошо следить за мужем, — сказал я шутливым ребяческим тоном, — Ты хоть завтракала, по крайней мере?

Она покачала головой. Тогда я вскочил с постели и посмотрел на часы.

— В половине четвертого отходит наш поезд. Ну-ка, Чилия, быстренько — покажемся хозяйке веселыми, — Потом, так как она не двигалась, подошел к ней и ладонями приподнял ее голову, — Послушай, — сказал я в то время, как глаза ее медленно наполнялись слезами, — это ты из-за этой ночи? Ведь я мог бы тебе соврать, сказать, что заблудился, в общем, умаслить тебя как-нибудь. И если я этого не сделал, так это потому, что не люблю сцен. Успокойся, я был один. Ведь и мне тоже, — и я почувствовал, как она вздрогнула, — и мне тоже было не слишком весело в Генуе. Однако я ведь не плачу.

Друзья

С асфальтированного двора молодой парень заорал во все горло сразу всему четвертому этажу, в темные провалы окон и яркие пятна света.

— Успокойтесь, работы я не нашел.

Во дворе и на лестнице орали ребятишки, из множества освещенных окон ложились блики на перила балконов.

Среди всего этого шума, на четвертом этаже, молча и неподвижно, стояла женщина и, согнувшись, глядела вниз.

Из подъезда вышел высокий мужчина в шляпе. Во дворе его уже ждал другой, с всклокоченными рыжими волосами и рыжей нечесаной бородой; он был в куртке с накладными карманами, шея обмотана большим белым шарфом. Он пальцем показал другу куда-то вверх. Тот поднял голову и молча помахал рукой. Женщина сразу скрылась в комнате. Двое друзей вышли на улицу.

— Сколько люди едят всякой всячины! — воскликнул Рыжий. — Из всех окон несет жареным. Как подумаешь, даже страшно становится.

Они проходили мимо толстого человечка в рубашке, без пиджака, оседлавшего стул у входа в подъезд, и друг Рыжего вежливо приподнял шляпу.

— Нашел что-нибудь подходящее? — мрачно спросил он у Рыжего.

Тот остановился, взял друга за рукав.

— Послушай, Челестино, — сказал он. — Я пришел за тобой, чтобы развлечься. В одиночку у меня ничего не выходит. Уже через минуту от сигареты остается один окурок. Нервы шалят. А куда деваться, не знаю. Прихожу к тебе, чтобы повеселиться, а ты спрашиваешь, нашел ли я работу. Нет, ничего не нашел, и мне на это наплевать. Пойми же, наконец, ты мне надоел со своими вопросами. Нет, это жена тебя в такого олуха превратила. Ты уже не прежний Челестино. Теперь ты мне напоминаешь моего отца. Даже шляпу носишь, как он. Но знай — мой отец с женой пускал в ход ремень.

— Ремень пускает в ход тот, кто на свои руки не надеется, — высвободив рукав, отвечал Челестино. — Все бездельники так поступают с женами. Но при чем здесь Джина? И тебе-то что до нее?

— Мне?.. Да ничего. Просто, по-моему, ты плохо начинаешь. Слишком уж ты к ней привязался.

— Это ты-то будешь меня учить обращению с женой? Ты, которого негритянки обучали?

Рыжий поднял руку и хлопнул друга по плечу. У Челестино сузились глаза, но, увидав, что друг улыбается, он тоже просветлел.

— О женщинах можно говорить только после обеда! — воскликнул Рыжий. — Мы с тобой друзья, и к чертям жен. Эх, Челестино, Челестино, стареем мы, дружище. Ты обзавелся женой, а я — злостью. Ладно, договорились, — не будем больше ни о твоей жене, ни о том, нашел я работу или нет. Куда пойдем?

— Давай погуляем по холодку.