Итальянские маршруты Андрея Тарковского

До Парижа добрались слухи об итогах исторического V съезда Союза кинематографистов, в ходе которого внезапно было переизбрано всё правление организации. Тот дух перемен, который принёс с собой Горбачёв, наполнил и Союз, казавшийся давно закостеневшим. Титаны старого советского кино — Бондарчук, Ростоцкий, Кулиджанов — были забаллотированы. А первым секретарём правления, действительно, был избран (не «поставлен», как пишет Тарковский, а именно «избран») Климов.

Тем не менее что касается Бондарчука, это вовсе не стало началом его падения. Он заметно утратил былое влияние, участились обвинения Сергея в кумовстве и формализме, чего раньше никто не мог себе позволить, однако своё место он всё ещё сохранял. Никита Михалков даже выступил в его поддержку. Аналогично на V съезде многие (в частности, Сергей Соловьёв) умеренно заступались за Ермаша. А вот о Кончаловском, заметим, Тарковский не вспоминал более вообще.

Внимательно рассмотрев снимки, доктора всё же пришли к выводу, что опухоли в голове и на позвоночнике полностью уничтожены не были. Консилиум решил провести ещё один курс лечения. Сначала режиссёра собирались госпитализировать, но потом сошлись на другом: лучше проводить радиотерапию амбулаторно. Это сразу стало затруднительным, поскольку облучение позвоночника дало серьёзные осложнения на ноги. Доктор Бенбунан сообщил Тарковскому: ходить ему теперь будет тяжело всегда. К сожалению, вскоре выяснилось, что лечение необходимо усилить, и был назначен ещё один курс химиотерапии, который закончился 29 июня. Вскоре врачи поняли, что и этого недостаточно, требовался повтор…

6 июля Андрей отправился на реабилитацию в Антропософскую клинику (Am Eichhof, 30) в немецком Ниферн-Эшельбронне. Режиссёр узнал о ней от Эббо Деманта и сразу загорелся идеей ехать именно туда, а не в настоятельно рекомендованный Шварценбергом Базель — Марина Влади говорила, что он принял решение «по совету неумного друга». Прославленный доктор недоумевал и даже пытался удержать Тарковского от этого странного шага. Очевидно, Андрей выбрал лечебницу, исходя из своего интереса к Штайнеру. Заметим, что экранизация его «Евангелия» более не занимала режиссёра. Вероятно, причина в том, что для осмысления антропософии теперь не нужен был фильм — вся жизнь мастера наполнялась этой доктриной.

Интересно, что в дневнике Тарковский писал, будто больница расположена под Баден-Баденом. Следует заметить, что на самом деле она куда ближе к другому, на порядок более крупному городу — Штутгарту. Неподалёку находится и Франкфурт, но именно Баден-Баден — место, овеянное ароматом русской литературы в широком диапазоне от Чехова до Достоевского и Толстого, потому режиссёру было приятнее оказаться рядом с ним.

Напомним, что именно во Франкфукте жили продюсеры, с которыми Тарковский вёл переговоры про «Гофманиану». Незадолго до отъезда — 1 июля — он составил в дневнике список того, что следует взять с собой в Германию: одежда, бумага, конверты, лекарства, книги, многое другое. Но из творческих «вещей» Андрей «напомнил» себе именно про упомянутый сценарий и последнюю главу «Запечатлённого времени». Однако продюсеры его даже не навестили. Не приезжали и жена с сыном. Единственные гости режиссёра — это Эббо Демант и Михал Лещиловский.

По воспоминаниям[1101] главного врача клиники Ганса Вернера, состояние Тарковского было тяжёлым как в психологическом[1102], так и в физическом смысле, хотя Шварценберг выписывал его с напутственным разрешением вернуться к работе. Впрочем, вряд ли известный онколог не отдавал себе отчёта в реальном положении дел, но убивать надежду было нельзя.

Вернер отнёсся к новому пациенту крайне внимательно. Он и многие другие сотрудники устроили сами для себя ретроспективу работ Тарковского, чтобы лучше понимать человека, временно поселившегося в палате. По словам Ганса, осознать состояние Андрея больше всего ему помог «Сталкер». Кроме того, в клинике было две медсестры, говорившие по-русски.

Здесь режиссёра лечили гомеопатическими средствами — инъекциями белой омелы и тому подобным. Состояние Тарковского на фоне этого только ухудшилось. Стало ясно, что необходимый следующий курс химиотерапии проводить сейчас просто нельзя. 10 июля Андрей рассказал в дневнике о «гриппе» и «ремиссии», но, по всей видимости, на фоне высокой температуры перепутал значение последнего слова. Гриппа у него тоже не было, имелось острое воспаление легких, которое привело к тому, что он практически не выходил из палаты. Во многом пневмония была отчасти спровоцирована тем, что в один из дней режиссёр решил прогуляться на рассвете босиком по росе. В этом ему виделся символический и в чём-то антропософский жест. В результате Тарковский слёг. Теперь редкие выходы на свежий воздух были возможны лишь тогда, когда его посещали гости. Примечательно, что по воспоминаниям Лещиловского, мастер стал чувствовать себя лучше, тогда как мнение Деманта обратное.