Итальянские морские республики и Южное Причерноморье в XIII–XV вв.

В черноморской торговле участвовали и купцы еврейского происхождения. Некоторые из них известны как работорговцы[1539], другие — как ростовщики[1540] и откупщики габелл в генуэзских факториях, главным образом в Севастополе[1541]. Евреи выступали доверенными лицами купцов-мусульман[1542], фрахтовали суда у генуэзцев для торговли солью Чиприко-Синоп[1543], служили социями в генуэзских факториях[1544]. Среди 10 известных по именам еврейских торговцев Южного Причерноморья 4 — выходцы из Севастополя, где была значительная еврейская колония.

Реже встречаются упоминания купцов закавказского (абхазского, мегрельского) происхождения. Мингрел по имени Георгий из Севастополя был партнером Бадоэра[1545]. Aodich из Севастополя купил на распродаже в Каффе ткани на скромную сумму, — 7 аспров[1546]. Вряд ли это купец, скорее человек на службе в генуэзских факториях. Среди таких лиц известны жители Севастополя: авасг, соций Самастро с окладом 150 аспров в месяц[1547], мингрел Иоанн, казак Самастро[1548], авасг Otorogius[1549]. Служба в Самастро и Каффе не препятствовала ведению скромной торговли.

Итак, почти все этнические группы и разные социальные категории населения Южного Причерноморья в той или иной степени участвовали в коммерции, вступая в разнообразные отношения с итальянскими предпринимателями. Степень торговой кооперации растет к XV в. и является наиболее высокой у греков и армян. О купцах Западного Кавказа, напротив, мы имеем единичные сведения. По имеющимся пока материалам, их роль была скромной.

Глава V. Торговая политика итальянских морских республик в Южном Причерноморье

Успехи коммерческой деятельности генуэзцев и венецианцев в немалой степени обеспечивались и поддерживались эффективной торговой политикой, проводимой патрициатом обеих республик. С другой стороны, сама эта политика, ее инструменты и методы четко характеризуют состояние торговли в регионе, цели и задачи, осуществления которых добивались итальянские предприниматели. В данной главе нас будет интересовать не история взаимоотношений Венеции и Генуи с государствами Южного Причерноморья[1550] а именно сами принципы и приемы экономической политики, ее специфика.

Венецианское купечество четко формулировало свои требования к обеспечению условий торговли в поручении, данном послу, направленному в Трапезунд в 1396 г. после длительного перерыва прямых торговых связей. Это было соблюдение двух принципов: безопасности и прибыльности торговли, с предоставлением гарантий того и другого местными властями[1551]. Способы обеспечения таких условий, в равной мере основополагающих как для Венеции, так и для Генуи, были разнообразными и зависели от конкретных обстоятельств. Но само понятие «прибыльности» (или «выгодности») было чрезвычайно широким и могло вступать в противоречие с принципом «безопасности». Кроме того, выгодность в своем предельном выражении означала установление торговых монополий, к которым стремились обе республики, что и порождало глубокие конфликты между ними, с одно из стороны, и между ними и Византией, а затем и Турцией — с другой.

Для Венеции торговая и колониальная политика была почти исключительно прерогативой государства, в то время как для Генуи она в значительной мере была сферой деятельности частных лиц, купеческих компаний, и объединений, маон, компере, Банка Сан Джорджо (с 1407 г.), альберги нобилей, властей факторий, прежде всего Каффы, при сохранении у государства и его магистратур функций контроля и правового оформления[1552]. Такие различия объясняются многими историческими обстоятельствами: консолидированностью венецианского патрициата, уже на раннем этапе своей истории подчинившего себе как землевладельческую знать, так и нижестоящие купеческие и ремесленные слои городского населения, и, напротив, разнородностью, социальной пестротой генуэзской олигархической верхушки и вместе с тем ее длительной «открытостью»[1553]. Общим (но отнюдь не объединяющим!) для этой верхушки было занятие торгово-предпринимательской деятельностью. Не случайно Г. Айральди отметила, что «деловой человек есть та фигура, на которой строится генуэзская социальная пирамида»[1554]. Эти деловые люди, проникнутые духом индивидуализма и объединенные в родственные кланы и компании, нередко на свой страх и риск вершили генуэзскую «политику».