Итальянский поход Карла VIII и последствия его для Франции

Въ обзор гуманистическаго движенія XV вка мы имли уже случай указать, какъ враждебно относилось это движеніе къ средневковому религіозному быту. Соблазнительная жизнь, примръ которой подали гуманисты, заразительно дйствовала на вс классы итальянскаго общества. Призывъ эпохи: "жить и наслаждаться жизнью", сдлался девизомъ каждаго; всми овладло стремленіе къ достиженію матеріальныхъ благъ, къ артистическому наслажденію дарами природы, культъ Эпикура возрождался въ жизни, въ то время какъ Платонъ и Аристотель возрождались въ наук. Особенно во Флоренціи, этомъ центр гуманизма, порча нравовъ повела къ самымъ безотраднымъ явленіямъ. Брюто въ слдующихъ словахъ изображаетъ состояніе флорентинскаго общества того времени: "Флорентинцы, употребляя вс усилія, чтобъ жить въ нг и лни, пренебрегали завтомъ отцовъ и съ нестерпимой наглостью пролагали себ дорогу къ самымъ грубымъ и отвратительнымъ порокамъ. Отцы ихъ своими трудами, заботами и добродтелями возвеличили отечество; они же, напротивъ, утративъ всякій стыдъ, ничмъ не дорожили. Они предались игр, вину и самымъ грязнымъ наслажденіямъ. Не было такого порока, такого преступленія, которое не пятнало бы ихъ. Всеобщее презрніе къ закону и правосудію освобождало ихъ отъ страха наказанія. Храбрость замнилась у нихъ дерзостью и наглостью, вжливость – преступной угодливостью, любезность – болтовней и злословіемъ. Все длалось медленно, вяло и безпорядочно рабами низости и лни[113].

Таково было безотрадное состояніе флорентинскаго общества, утопавшаго въ грубой чувственности, празднаго, корыстолюбиваго, эгоистическаго. Къ нему то обратился Савонарола съ достиженію матеріальныхъ благъ, къ артистическому наслажденію дарами природы; культъ своимъ грознымъ обличеніемъ.

"Флоренція, восклицалъ онъ, что ты сдлала? Если хочешь, я скажу теб. Ты переполнилась беззаконіемъ, готовься къ великой кар. Господи! ты свидтель, что я силюсь поддержать эту падающую развалину; но слово мое безсильно для этого, а больше что могу я? Возстань ты, Господи! Разв ты не видишь, что мы становимся позоромъ міра? Сколько разъ я призывалъ тебя! Сколько было слезъ! сколько молитвъ! Гд твое Провидніе? гд твоя благость? гд твое правосудіе? Простри же на насъ всемогущую руку твою! Что до меня, то я не въ силахъ больше ничего сдлать; я не нахожу даже словъ, чтобы говорить. Мн остается только плакать и заливаться слезами на этой каедр. Сжалься, сжалься Господи!"[114].

Такъ плакалъ и молился вдохновенный проповдникъ, и его отрывистая, нервическая рчь, полная угрозъ и заклинаній, наполняла ужасомъ сердца Флорентинцевъ. Стыдъ, раскаяніе, страхъ суда Божьяго овладли ими. Совершилась странная метаморфоза. Столица Медичи, веселая втреная, скептическая, развратная, превратилась въ монастырь. Пиры, карнавалы, затихли; богатство и пышность скрылись; предметы роскоши, перлы возрожденнаго искусства, запылали на кострахъ. Надъ блистательной Флоренціей, этимъ Парижемъ XV вка, воцарился суровый монахъ, и съ каедры св. Марка раздалась его грозная проповдь:

"О прелаты, опоры церкви! взывалъ обличитель; о владыки! взгляните на этого священника, который проходить мимо насъ раздушенный, завитой, разряженный. Войдите въ домъ его: вы найдете тамъ столько же серебра, какъ у вельможи"; всюду ковры, бархатъ и подушки. А сколько у него собакъ, муловъ, лошадей и прислуги! Такимъ ли пышнымъ вельможамъ растворять двери церкви Божьей? Алчность ихъ ненасытна. Посмотрите: въ церквахъ все длается за деньги. Корыстолюбіе звонитъ въ колокола, колокола сзываютъ деньги, хлбъ и свчи. Изъ за денегъ, ради плебеиды, священники ходятъ служить вечерни и обдни. Они не любятъ служить утреню, въ которую не раздается плебеиды. Они продаютъ бенефиціи, торгуютъ таинствами, обрядами погребенія и внчанія. Они ничего не длаютъ безъ денегъ. О, какъ великъ развратъ ихъ! Цлые дни они бгаютъ по кумушкамъ, да болтаютъ съ любовницами. Не позволяйте дтямъ вашимъ оставаться наедин съ ними… Сколько разъ въ числ пвчихъ видли переодтыхь женщинъ, которыя подъ видомъ мальчиковъ прислуживали въ алтаряхъ".

"Вотъ идетъ эта овца, эта женщина, этотъ ребенокъ, заблудшійся въ грхахъ. Христосъ потерялъ ее. Еслибъ добрый пастырь нашелъ ее, онъ возвратилъ бы ее Христу. Худой же пастырь обольщаетъ ее, оправдываетъ, говоритъ ей: я знаю, я врю, что нельзя уберечься отъ грха и цлый вкъ прожить благочестиво. Такъ мало по малу онъ привяжетъ къ себ овцу и заставить ее забыть Христа. Братъ, не берись за эти струны! Я никого не называю, и хочу сказать только правду. Худой пастырь прельщаетъ бдную овечку и до того кружитъ ей голову, что она становится безъ ума отъ него, а онъ доитъ ее и торгуетъ ея молокомъ. Вс города Италіи полны такихъ ужасовъ. Еслибъ вы знали все то, что я знаю! Отвратительныя вещи! Страшныя вещи! Вы содрогнулись бы! Когда я думаю обо всемъ этомъ, о той жизни, которую ведутъ священники, я не могу удержаться отъ слезъ"[115].