Итальянский поход Карла VIII и последствия его для Франции

Людовика Сфорцы, правившаго Миланомъ за малолтствомъ герцога Джіованни Галеаццо, и который, тревожимый властолюбивыми замыслами, не встрчавшими поддержки въ Италіи, ршился прибгнуть къ помощи иностранцевъ. Въ длинной и напыщенной рчи, которую, можетъ быть въ изукрашенномъ вид, передаетъ на четырехъ страницахъ in 4 Гвиччардини[38], послы Людовика Сфорцы старались убдить Карла VIII въ чрезвычайной легкости, съ какою соединено было завоеваніе Неаполя, и воспламенить его воображеніе блистательными тріумфами, ожидавшими его въ этомъ предпріятіи[39]. Противъ совокупной силы подобныхъ побужденій ничего не могли сдлать благоразумныя увщанія Анны Божё и старой придворной партіи. Умная дочь Людовика XI понимала, что итальянскій походъ, общая, даже въ случа удачи, только отдаленныя и сомнительныя выгоды для Франціи, въ то же время грозилъ существенною опасностью ея собственному положенію въ государств. Легко было предвидть, что молодые любимцы Карла VIII, овладвъ особою короля, постараются упрочить при немъ свое вліяніе ко вреду противной партіи; что Карлъ VIII, изъ благодарности къ миньйонамъ, поддерживавшимъ его воинственное ршеніе и раздлявшими съ нимъ труды и опасности предпріятія, по возвращеніи изъ похода не откажетъ имъ въ своемъ довріи; а въ такомъ случа, участь Анны Божё и ея партіи не представляла ничего утшительнаго. Движимая подобными соображеніями, дальновидная правительница употребляла вс усилія, чтобъ отклонить Карла VIII отъ его легкомысленнаго предпріятія[40]. Нкоторое время, дйствительно, молодой король находился въ нершимости: походъ то откладывали, то снова принимались за приготовленія[41]; но наконецъ вліяніе любимцевъ одержало верхъ надъ благоразумными предостереженіями Анны Божё, и Карлъ VIII началъ дятельно готовиться къ походу. Съ Людовикомъ Сфорцой заключенъ былъ договоръ, по которому послдній обязывался дать Карлу свободный пропускъ чрезъ свои владнія, снарядить для него на свой счетъ отрядъ изъ 500 человкъ, дозволить ему вооружить въ генуэзской гавани нужное число кораблей, и снабдить его, до выступленія изъ Франціи, 200,000 дукатовъ. Карлъ VIII, съ своей стороны, обязывался защищать оружіемъ герцогство миланское и поддерживать въ немъ правительство Людовика Сфорцы. Независимо отъ того, Карлъ VIII обязывался особымъ актомъ уступить Людовику, тотчасъ по завоеваніе Неаполя, княжество Тарентское[42]. Чтобъ добыть необходимыя денежныя средства, Карлъ VIII занялъ въ генуэзскомъ; банк 100 т. дукатовъ, на весьма тягостныхъ условіяхъ[43]. Затмъ изданъ былъ манифестъ, которымъ Карлъ VIII объявлялъ во всеобщее свдніе, что предпринимая завоеваніе Неаполя, онъ не намренъ оскорблять свободу и независимость Италіи, а стремится только освободить Неаполь отъ ига узурпатора. При этомъ присовокуплялось, что немедленно по завершеніе итальянскаго похода, Карлъ VIII отправится на отыщеніе св. земли, оскверненной присутствіемъ неврныхъ[44]. Окончивъ вс эти приготовленія, Карлъ VIII принялъ личное начальство надъ войсками и выступилъ изъ предловъ Франціи.

* * *

«Италія была счастлива и безмятежна, пока война не нарушила ея покоя. Въ продолженіи тысячи лтъ, съ тхъ поръ, какъ римская имперія, ослабленная порчею нравовъ, начала ниспадать съ той высоты, на какую вознесли ее ея счастіе и ея геройскія добродтели, никогда Италія не была въ такомъ цвтущемъ состояніи, какъ въ 1490 году. Глубокій миръ царствовалъ во всхъ областяхъ ея; горы и долины были одинаково плодородны; богатая, хорошо населенная, и не признававшая ни-какого чужеземнаго владычества, она блистала щедрымъ великолпіемъ своихъ государей, красотою и многочисленностью, своихъ знаменитыхъ городовъ, величіемъ Рима, столицы вры. Науки и искусства процвтали въ ндрахъ ея; у нея были тогда и великіе государственные люди, и искусные полководцы. Счастливая внутри, она пользовалась извн уваженіемъ и удивленіемъ иностранцевъ»[45].

Такъ начинаетъ Гвиччардини свое скорбное повствованіе объ "Итальянскихъ войнахъ". Оскорбленное чувство патріота, дкая, полная раздраженнаго скептицизма насмшка надъ настоящимъ, и грустное сожалніе о прошломъ, характеризующія этого историка и проникающія въ каждую страницу его лтописи, формулируются въ этой скорбной фраз, которою онъ начинаетъ разсказъ о бдствіяхъ своей родины: "Италія была счастлива и безмятежна, пока война не нарушила ея покоя".

Въ чемъ же заключались это счастіе, эта безмятежность Италіи, объ утрат которыхъ сожалетъ ея лтописецъ? Былъ ли это мертвый, стоячій покой, результатъ истощенія всхъ элементовъ борьбы и развитія, или мирное, спокойное процвтаніе, вызванное напряженіемъ жизненныхъ силъ? Въ чемъ заключается смылъ той эпохи, въ которую Италія, прозябавшая въ теченіе тысячелтія, шумно и радостно выступаетъ на поприще исторической дятельности, чтобы, пройдя во глав человчества пространство двухъ вковъ, снова на нсколько столтій погрузиться въ тяжелую дремоту? Въ чемъ, однимъ словомъ, заключается внутреннее содержаніе эпохи, которую исторія назвала великимъ именемъ возрожденія?