И не успел Альбино оглянуться, как превратился в папу Иоанна Павла I. Чему изумился настолько, что в историю вошёл под прозвищем Papa del sorriso – «Улыбающийся папа», ибо с тех пор ходил и беспрестанно улыбался.
С точки зрения всех заинтересованных сторон, свежеизбранный папа казался хорошим компромиссом. Вот только у него самого на этот счёт мнение было иным. Вы поезжайте в Монтанер и спросите там, как Альбини Лучани шёл на компромисс. Это опера, как он на него шёл!..
Начал понтифик с борьбы с папскими – то есть своими собственными – привилегиями. А именно: стал называть себя не как положено, в третьем лице – «мы, папа Иоанн Павел», а по-простецки – «я, папа Иоанн Павел». Да ещё и короноваться наотрез отказался. Сколько ни просила его курия: «Наденьте, Ваше Святейшество, тиару! Холодно на улице, не дай бог, уши отморозите!» – ни в какую не соглашался. Он и на папский трон поначалу не хотел залезать, ограничившись простой табуреткой. Верующие, однако, пожаловались, что табуретка низенькая и на ней им папу плохо видно. Так что трон устоял.
Затем Иоанн Павел сообщил пастве, что Отец наш небесный – хотя и действительно отец, но в то же время скорее мать. Догмам церкви это, в принципе, не противоречило. Но реакцию вызвало неоднозначную. Наиболее непримиримые ортодоксы даже начали поговаривать о ереси.
Самое же страшное – папа всерьёз вознамерился помогать бедным из стран третьего мира. Проблема заключалась в том, что отдельные представители папской курии в те времена исходили из предпосылки, что все бедные, конечно, бедны… Но некоторые – беднее. Наиболее же, с их точки зрения, несчастные и обездоленные проживали на Сицилии и поголовно состояли в профсоюзе работников ножа и топора, широко известном под названием Коза Ностра. Все добытые потом и кровью – в основном кровью – трудовые лиры эти бедолаги отсылали в банк Ватикана, где их заботливо отмаливали и отмывали, а затем, уже чистенькими и освящёнными, возвращали сицилийцам. Назывался этот молельно-прачечный комбинат «Институтом религиозных дел», а заведовал им кардинал Пол Марчинкус.
С Марчинкусом Альбино Лучани был на ножах ещё со времён епископства, когда хитроумный кардинал, не поставив в известность местную епархию, умыкнул у неё венецианский католический банк и передал его своему приятелю банкиру Роберто Кальви. Нет, Христос, конечно, велел делиться. Но с бедными. А Кальви на бедного не тянул при всем желании. Да и вообще, слова «католический» и «банк», входящие в состав одного словосочетания, Лучани до крайности смущали. Он бы предпочёл свести хозяйственно-финансовую активность церкви к минимуму, сделать её максимально прозрачной, а излишки доходов перераспределять в пользу нуждающихся. И договорился аж до того, что частная собственность, дескать, – не такое уж незыблемое право.
В общем, скромный и застенчивый улыбающийся папа на поверку оказался подрывателем устоев и нарушителем спокойствия.
С таким официальным экстренным сообщением вышли газеты всего через тридцать три дня после восшествия Иоанна Павла I на папский престол. Примечательным в нём было то, что содержало оно лишь один не подлежащий сомнению факт: папа действительно умер. Остальные же подробности случившегося стали предметом жарких дискуссий, опровержений, контропровержений и спекуляций.
Для начала, на самом-то деле тело обнаружил не секретарь, а специально обученная ухаживать за папой монахиня, принёсшая ему традиционный утренний кофе. Впрочем, это наименьшая из странностей. Ватикан всего лишь не без оснований опасался, что образ ни свет ни заря вторгающейся в опочивальню понтифика женщины способен смутить чувства верующих. Поэтому на монахиню наложили обет молчания и услали в далёкий монастырь.
Мало того, эта же самая монахиня утверждала, как выяснится уже после её собственной кончины, что обнаруженное ею тело было ещё тёплым. Это ставит под сомнение официальную версию о смерти, наступившей вечером предыдущего дня. Вторила монахине и команда безотлагательно вызванных бальзамировщиков, по мнению которых, папа умер в районе четырёх-пяти часов утра.