Итоговая автобиография

В 1990 году из Москвы в Израиль приехала собирать рукописи писательница и издательница Лина Глебова. Таня отдала ей 300 долларов и мой готовый сборник , который и вышел в Москве в 1991 году тиражом 10 тысяч (!) экземпляров и с невероятными опечатками ( вместо и т.п.), даже с пропуском строк. Опять: это было не избранное, а книга, составленная еще до эмиграции, правда, основательно переработанная. Будь у меня деньги и время; будь я ориентирован на внешний успех; не связывай меня по рукам и ногам подлая, изматывающая бибисишная рутина и нужда, я вспомнил бы старинное правило: любую открывшуюся в России возможность нужно использовать тотчас, иначе будет поздно. Достаточно было тогда хоть издать отдельной книгой, чтобы заработать имя и деньги. Но я никогда не занимался своей славой, никогда не умел считать деньги — и момент упустил. А был он вот какой: когда Таня, уже из Лондона, приехала в Ленинград осенью 1990 года, в редакциях, начавших печатать мои стихи, перед нею только ковровую дорожку не стелили. Один из старожилов Би-Би-Си, съездивший на родину, характеризовал это смутное время злой шуткой: «стоит, — говорил он, — показать карточку American Express, как женщины, не говоря ни слова, начинают раздеваться». Россия пребывала в последней стадии растерянности. Иным казалось, что вот сейчас эмигранты вернутся и начнут править если не страной, то культурой. Любое маломальское зарубежное имя было громокипящим кубком, гарантией успеха.

На книгу мне выпал своеобразный отклик. Думаю, именно на нее, потому что в Москве книг у меня больше не выходило. Знакомая израильтянка позвонила мне 28 апреля 1999 года с рассказом, что московская телепередача опрашивала людей на улице, кто что собирается делать сегодня вечером. И вот будто бы один чудак сказал: «А я буду сегодня читать стихи замечательного поэта Юрия Колкера». В склонности к мистификациям рассказчица прежде замечена не была; обо мне написала пресерьезную статью под названием .

В 1990 (или в 1991) году в Лондон первый раз приехал Кушнер. Отношения наши всегда были неровные; Тане, к которой он издавна относился очень хорошо, в Ленинграде приходилось мирить нас. Субординация учитель–ученик прежде наблюдалась строгая; другой мне и не требовалась. Тут, не иначе как под воздействием того унижения, которое переживала Россия, или — моего мнимого возвышения в качестве сотрудника Би-Би-Си, или, может, вспомнив, что я годами тоже не совсем мальчик, а разница в возрасте между нами всего десять лет, он вдруг повел себя со мною как равный: предложил называть его Сашей (и явно жалел об этом в последующие годы). Этот жест я воспринял как рукопожатие в трудную минуту. Тогдашние стихи Кушнера всё еще сохраняли для меня своё обаяние.

В 1991 году, на чемпионат мира по снукеру, как зритель и президент московского общества снукеристов, в Лондон приезжал Межиров; естественно, он оказался и на русской службе, где мы познакомились. Еще в начале 1970-х я как-то написал ему и получил ответ (его письмо, вместе с некоторыми другими, перед эмиграцией я продал в ЛГАЛИ, то есть в Ленинградский городской архив литературы и искусства; тогда же мне пришло в голову, что лучшие свои годы я прожил в городе, где университет называется ЛГУ, а архив — ЛГАЛИ). Память у Межирова клинописная: он вспомнил это письмо и меня. На другой день после его приезда в Москве случился «путч» ГКЧП. Межиров прямо с русской службы позвонил домой; жена сказала ему: «под окнами танки; вытаскивай нас отсюда любыми средствами». Межиров ничего не предпринял. Сутки он прожил у нас в Боремвуде; пил водку (и мне пришлось); читал стихи, а я от чтения воздержался, и он унес мою книгу к себе в комнату, чтобы читать глазами; наутро хвалил с оговорками («вы сковываете свои возможности»). Во время нашей прогулки я между делом заметил, что считаю Евтушенку колхозником и бездарностью; Межиров от изумления остановился с открытым ртом.

В 1993 году в Петербурге вышла у меня еще одна книга стихов, , кажется, последняя книга издательства : кипа листов размером А4, свернутых пополам и перехваченных двумя скрепками, без тени оформления.

Мои лучшие стихотворные подборки 1990-х — в журнале . Печатали меня так охотно и так быстро, что я возомнил, будто во мне ценят поэта. Бывало, и просили стихов. Последующее показало, что стихи здесь были ни при чем: это была чистой воды кумовщина кружкового журнала. Меня печатали, потому что считали своим.