Юбилейное Вече

А завтра, с рассветом, по утрамбованной конной дороге нагрянули ордынцы. Гневу и безумству их не было предела. Кто посмел похитить их зерно, их животину, их рабов? Тотчас убили старых и хилых. Жестоко высекли остальных. Но не это главное. Важен порядок. Старший воин затребовал на правёж местного князя.

К вечеру прискакал тот на вспененном коне. На ходу соскочил. На коленях продолжил свой холопский путь к ногам ордынцев. Получив несколько хлёстких ударов плетью, подобострастно облобызал им обувку, очищая её трясущимися губами от ошмётков навоза и грязи. Получив разрешение подняться, тут же стал исповедоваться и вымаливать пощаду. Во всём, дескать, соседний князь виноват: это он разграбил село и это он грязными словами хулил монголов…

В селе остались всё ещё живые люди. Прокормиться до весны теперь, наверное, смогут.

Безымянные, безмолвные существа ждут своей участи. Тлеет в пепелищах, сгибается в страхе, безумствует в ужасе, утопает в крови первый век ордынского ига…

…Ухоженное поле золотится вызревшими колосьями пшеницы. От дальнего края красивой зигзагообразной шеренгой движутся косари. Ясное солнце и нежный ветерок ласкают разгорячённые тела селян. Покрытые золотистой пыльцой лица сосредоточенны. Усталые глаза сияют в радостной страде.

Когда солнце стало спускаться к закату, от группы косарей отделилась женщина. Она что-то прокричала подругам, укладывающим снопы в копну, приветливо махнула рукой мужикам и побежала к селу. На поле сейчас дело главное, но у женщины в селе дело главнее. Люди, улыбаясь, с пониманием глядя ей вслед, выкрикивают что-то шутливое.

Мария спешит. На ходу обтёрла вспотевшее лицо; не останавливаясь, собрала букетик цветов. По пути забежала к роднику, набрала воды в кувшин – и прямиком к своему дому.

В избе сонная тишина, приятная прохлада. Первым делом впорхнула за завеску, отгораживающую часть избы, и, сияя улыбкой, метнулась к деревянному корыту. На ходу сбросила пыльную косынку, скрутила на затылке ворох каштановых волос. Вымыла руки. Расстегнула кофту. На свет явились белые груди. Запахло молоком, засверкало красой. Тщательно обмывшись, вернулась за завеску. В широкой деревянной люльке, беззвучно позёвывая, отходят от сладкого дневного сна двойняшки, Дмитрий и Александр. Мать споро перепеленала детей и, усаживаясь на скамью, нежно прижала к груди. Губы, ещё сонные, но уже жадные, впились в соски – источник жизни. Мария охнула и счастливо рассмеялась.

Ненасытные парни долго не отпускали мать, прерывая все её игривые попытки прекратить кормление могучим рёвом беззубых ротиков. Наконец, насытившись, сыновья заснули, так и не выпустив грудь из своих полуоткрытых губ. В это время с покоса явился Иван. Низко нагнувшись в высоком дверном проёме, тихо вошёл в хату и в восхищении замер. Краса семьи неповторима. Изваянные славянской природой белоснежные груди жены, розовенькие тельца сыновей и склонённая к ним голова матери божественно прекрасны. Солнышко, заглянув в оконце, ласково скользнуло по личикам спящих мальчишек. Их щёчки смешно закривлялись, протестуя против такого насилия. Иван рассмеялся…

Звуки отцовского смеха ещё не смолкли, когда за околицей села появились новые звуки. Они множились и вскоре заполонили всё жизненное пространство. Вместе со смертоносными звуками и смерть несущим пламенем поджигаемых изб, в воздухе запахло смертью смердящего чёрного дыма. Иван, схватив косу, выскочил во двор. Мария, прижав детей к груди, ринулась следом.

Всё произошло мгновенно. Иван, возвышаясь над толпой монгольских сабель, отбивался отчаянно, закрывая собой проход к избе. Когда чёртова дюжина сабель рассекла его на части, Мария, успевшая упрятать детей за поваленным плетнём, подхватила падающую из рук мужа косу и, развернувшись кругом, снесла ряд вражеских голов.

Солнце разорвалось множеством осколков. Каждый из них мириадами звёздочек заискрился в глазах Марии. И тут же свет погас. Через миг всё стихло. Темь и тишь опустились на землю. Вместе с ними на останки мужа опустилось тело Марии…

В предутренней серой прохладе сознание медленно возвращается. Глаза наглухо закрыты, слух невосприимчив к миру. Руки зашевелились, застёгивая кофту. Запах молока проник в затенённую контузией память. Из далёкого далёка донёсся детский голосок. Открылись мигом глаза, слух напрягся всей мощью, тело устремилось в сторону родных звуков, сознание окрепло. И тотчас забилось надеждой.

Десяток шагов до плетня Мария ползла больше часа. Это двигалась мать, никому другому в мире такое пространство не одолеть. Под плетнём ребёнок. Один. Второго нет. На его месте – монгольская плеть…