Юбилейное Вече

– Думал я о твоём вступлении в партию ещё до того, как вышел ты по возрасту из комсомола, – первым заговорил Дмитрий Александрович Смелов. – Но не подталкивал. Считал, ты сам должен созреть и искренне осознать причастность к нашей партии. Партия не проходной двор и не место для сытной отсидки. Партия – это раз и навсегда. Или с ней, или без неё. Выйти из неё можно разве только со смертью. В наше время сомнений не было – вступать или не вступать. Она была единственной организованной силой, которая обещала народу всё, в чём он нуждался, всё, на что веками надеялся. Сейчас, десятилетия спустя, можно сделать некоторые выводы. Всё ли и так ли достигнуто из того, что мы ставили своей целью? С учётом того – тебе и решать.

Дмитрий Александрович замолчал. Александр внимательно слушал. Но сейчас, полагая, что пора сообщить о своём решении, начал…

Отец мягким движением руки остановил сына. Ещё помолчав, несвойственным ему тоном проговорил:

– Послушай, сынок, я расскажу тебе одну историю из моей фронтовой жизни. Начало её ты хорошо знаешь; я не раз об этом вспоминал, правда, вкратце. А вот о продолжении речь не заводил. Считал несвоевременным да и нескромным. А сейчас, думаю, вспомнить тот случай уместно.

Было это под Кёнигсбергом, ныне Калининградом. Под вечер командование поставило перед моей частью ответственное задание. На рекогносцировку решил идти сам. Замполит отговаривал и был прав. Но уж очень необычная стояла перед нами задача. И беспримерно опасная. Хотел я сам в той ситуации разобраться. Взял с собой четверых проверенных в таких делах бойцов. Сделали мы всё, что намечали, но на обратном пути случилось обычное на фронте. Неприятель время от времени бесцельно обстреливал наши позиции. Вражеская мина разорвалась в трёх метрах от нас. Это последнее, что я тогда увидел. Как потом узнал, Гриша Иванов из Орла и Казбек Джабраилов из Гудермеса погибли сразу. Царство им небесное… Отличные были солдаты. После войны я их семьи нашёл и рассказал о службе и гибели наших героев… Меня же тогда ранило, контузило и, потерявшего сознание, завалило землёй. Фёдор Игнатенко из Полтавы и Саркис Арутюнян из Еревана остались, к счастью, живы. Ты их хорошо знаешь, они у нас часто гостят. Так вот, сами раненные, стали они откапывать своего командира, то есть меня. Хоть живого, хоть мёртвого, как потом говорили. Голыми руками копали. Ногтей на пальцах не осталось. Руки до крови истёрли. Но откопали. Без сознания, конечно, чудом не задохнувшегося и с рваной раной на животе. Шрам тебе знаком… Вот, сынок, пример фронтовой дружбы. Такое не забудется никогда. Но об этом особый разговор.

А дальше был госпиталь. Врачи вытащили меня с того света. В сознание пришёл через неделю, рану залечивали месяц. А вот немым был три с лишним месяца, слух восстановился чуть раньше.

Однажды мой лечащий врач пошёл на очередной лечебный эксперимент. Как позже рассказывал, весьма эффективный в излечении таких, как я, контуженных… На утреннем обходе Андрей Петрович остановился у моей кровати; улыбается, как всегда. А руки за спиной держит. И всё допытывается, как спал да какое у меня самочувствие. Я и мычу в ответ – всё хорошо, пора на фронт… В этот миг он резко поднёс к моему лицу письмо от твоей мамы, пришедшее ночью, и твою фотографию. И у меня тотчас вырвалось из уст твоё имя. От счастья стал безостановочно говорить. О маме твоей, конечно. О фронтовых друзьях, о родных. До бессмыслицы договорился… Андрей Петрович приказал успокоительный укол сделать, чтобы снять нервное напряжение. После укола я заснул. Эту часть тех событий ты знаешь. А дальше произошло вот что.

Первое, о чём я спросил, придя в сознание: где мои партийные документы? Именно о них я заговорил в первую очередь. О документах, которые однажды перед войной были отняты у меня ежовским «правосудием». Коллеги-друзья тогда спасли мою честь, партбилет вернули, а меня, оберегая от дальнейших преследований, отправили в погранотряд на границу, а оттуда в Китай, консультантом в молодую народно-освободительную армию. Эта трагедия была со мной все те годы. Наяву и в подсознании. И всё прорвалось наружу, когда вновь смог говорить. Это и было главное в продолжении той фронтовой истории. Как я тогда думал. Впрочем, так думаю и сейчас. Хотя и накопилось много сомнений и появилось много разной вредной мути.

Отец сделал здоровой рукой энергичный жест, как бы отгоняя эту муть от себя, от сына, и продолжил:

– И дело здесь не только в культе, который с треском и не во всём объективно разоблачали, а теперь всё реже вспоминают. Дело, думаю, в ошибках по отношению к народу. Они, ошибки эти, мягко говоря, не те, что допустимы при достижении светлых целей. И мы будем наказаны историей за эти ошибки. Мы должны у народа прощения просить. И коммунисты, настоящие коммунисты, должны быть к этому готовы. Хотя некоторым ошибкам есть оправдание. Мы были первопроходцами…